как же прекрасна радуга, но ты прекрасней её (с) Nino
что: "Пере" и "недо"
кто: гений-гей.
о ком: Сакурай Шо и Айба Масаки
о чем: бессмысленная зарисовка
читать дальше Для отношений Шо и Масаки есть приставки «недо» и «пере». Недо – это когда они осторожно, стараясь никому не помешать и никого не отвлечь, касаются кончиками пальцев чужой ладони; когда репетиция, работа, съемки, черт знает что, когда нет возможности и времени. Когда нельзя, и внутренний запрет в этом случае значит куда больше, чем несовершенные и ломкие слова, сказанные друг другу. Недо – это когда Масаки искренне считает Шо своим лучшим другом, ни на секунду не задумываясь о том, что этот статус можно изменить.
Пере – когда Шо злится и не звонит несколько дней. Когда приезжает почти случайно, целует грубо и как-то очень равнодушно, когда смотрит, будто сквозь Масаки, не замечая его. Когда не хочет замечать. Пере – когда Масаки не уверен, что из них с Шо получатся лучшие друзья, но статус менять нужно срочно и, желательно, навсегда.
Где-то между двумя этими приставками прячутся настоящие их отношения, но то ли прячутся они так хорошо, то ли было их столь мало, что зачастую Масаки не может вспомнить ни одного случая, который не вписывался бы в две крайности их личной жизни. Который был бы достаточно самобытен, чтобы взять на себя роль если не счастливого, то хотя бы умеренного прекрасного мига бытия.
Видятся они, честно говоря, довольно редко, слишком уж много работы навалилось в последнее время. Шо оканчивает университет, целыми днями пропадает на занятиях, пишет диплом, ворчит и злится, переносит репетиции, а танцы и вовсе учит отдельно ото всех, говорит, ему так проще, говорит, обязательно со всеми все выучит, все сделает, все получится. Но позже. Айба не то чтобы скучает, но потихоньку начинает волноваться, пишет Шо смски чуть чаще, чем обычно, и не уверен, что это правильно. Шо, впрочем, редко на них отвечает. Он занят.
Иногда Шо приезжает сам, но даже когда он рядом, слишком хорошо чувствуется, что на самом деле он думает только об учебе. Возможно, это чувствуется именно потому, что он рядом, а потому Масаки старается не отвлекать его встречами, слишком уж больно наблюдать, как Шо рассеянно и невпопад отвечает, смотрит вскользь и будто бы вовсе не видит Айбу. Масаки не сердится, нет. Ему просто неприятно.
Через три месяца у них концерт, времени на то, чтобы сильно переживать не хватает, и это лучшая новость, какая только могла бы быть. Пока концерт, можно выкладываться по полной, можно работать, работать и еще раз работать. Айба целыми днями пропадает в студии или в танцзале, он занимается столько, что даже Джун, перфекционист, каких мало, порой косится на него удивленно и озабоченно, а Нино просто берет за руку и тащит пить кофе. Конечно, они оба правы, нельзя столько работать, когда со времени операции прошло хорошо, если несколько месяцев (Масаки не считал, он просто жил, а потому не знает точного числа дней), а боль в груди порой возвращается, тупым, ноющим ощущением в грудной клетке. Но это уже даже не страшно.
Не видеть Шо – это, пожалуй, куда страшнее.
Последние их встречи Масаки может перечислить по памяти, с учетом времени и проведенных вместе часов. Нет, он не считал специально, просто где-то в подкорке мозга четко откладывается информация, имеющая жизненно важное значение.
В шестой раз они видятся в конце мая, где-то в тридцатых числах, когда на Токио медленно, но неумолимо надвигаются летняя жара и летняя же духота. Пока еще в городе вполне можно существовать, но Масаки предполагает, что уже через пару недель все жители города окажутся в раскаленной печке, имя которой – традиционное японское лето.
Шо приезжает к нему домой, он устал, и это заметно не столько по выражению его лица, сколько по подрагивающим пальцам, чуть вымученной улыбке и печальным глазам. Шо хочется погладить по голове, как котенка, обнять, прижать к себе и не отпускать. Шо хочется присвоить. Им хочется быть присвоенным. С Шо хочется просто быть, Масаки чувствует это очень отчетливо, и в очередной раз убеждается, что именно Шо вытащил его тогда, когда у Айбы не было ничего, кроме белого больничного потолка и деревьев за окном. Шо заставил его хотеть быть, заставил одним своим существованием, как бы пафосно и глупо это не звучало. И за это Масаки ему особенно благодарен.
- Ты не сваришь мне кофе? – серьезно спрашивает Шо, и это звучит так, будто бы каждый день он приезжает к Масаки, чтобы лечь спать именно у него. Будто бы это действительно так.
Масаки даже не отвечает, он просто кивает, зачарованно смотрит на Шо, и ему нужна почти минута, чтобы повернуться к нему спиной и уйти на кухню. Целых шестьдесят секунд – ужасно много. Можно подумать, за это время Шо уйдет. Или просто исчезнет, растворится в воздухе, будто никогда его и не было. Нет, конечно, Масаки так не думает, но в глубине души на всякий случай побаивается.
Шо приходит на кухню минут через пять, Айба не видит его, но ощущает присутствие затылком и лопатками, слышит шаги за своей спиной, чувствует дыхание, не оборачиваясь ни на секунду. Даже поцелуи кажутся ему сейчас чем-то запретным, даже объятия, это такая игра с самим собой, как в детстве, на «слабо». Вроде бы вырос, а игры остались те же. Только условия другие.
- Я соскучился, - сообщает Шо. Он говорит это так просто, как говорят о каких-то абсолютно обыденных вещах, например, о том, что развязался шнурок на кроссовках. Только Шо умеет так мимоходом сообщать важную информацию и, казалось бы, Айба почти пропускает мимо ушей его слова, но сердце все равно замирает на короткое мгновение. Будто машинально. Это даже смешно.
- Неужели? – вежливо уточняет Масаки, не отвлекаясь от кофе, чтобы тот не сбежал, - как твоя учеба?
- Тебе же на самом деле все равно, верно? – смеется Шо, подходит ближе и повторяет куда-то в шею, практически по слогам, - Масаки… Я соскучился.
- Это очень круто, но у меня сейчас убежит кофе, поэтому не мог бы ты… - скороговоркой говорит Айба, а потом Шо просто кусает его за ухо, и Айба вздрагивает, чуть не уронив на пол джезву, - Шо! Ну, какого хрена ты делаешь…
- Делаю, - соглашается Шо, методично выключает плиту, убирает джезву с кофе подальше и разворачивает Масаки лицом к себе, - потому что. Я. Соскучился.
- Почему ты всегда делаешь только то, что хочется тебе самому? – спрашивает Айба. Ему хочется, чтобы голос сейчас звучал сердито и серьезно, а получается слабо и даже как-то жалобно, и Шо, несомненно, это чувствует, потому что улыбается, ласково гладит Айбу по голове и тянется за поцелуем. Тянется так, будто весь мир, все время мира сейчас принадлежит ему, и Масаки тоже принадлежит ему, не имеет права отказаться, не имеет сил возмущаться и спорить. И самое смешное и страшное – действительно не имеет.
С Шо сложно спорить, он подстраивает под себя пространство, как будто переставляет мебель в квартире. Иногда Айбе кажется, что все люди смотрят на Шо, когда он заходит в комнату, все вещи смотрят на него, и даже воздух будто становится чище и легче просто потому, что Сакурай-сан дышит им. Весь мир обращен к Шо лицом и трепещет в ожидании приказаний или пожеланий. Мир ждет и готов подчиняться. А Айба – не более чем частичка всего мира. И он тоже принадлежит Шо.
Может быть, именно потому Шо так редко о нем вспоминает?
И можно ли сказать, что он вспоминает редко, если приезжает сам?
Шо поднимает Айбу на руки и усаживает его на стол, попутно убирает в раковину пару грязных чашек и недовольно качает головой. Масаки хочет возмутиться, сказать, что он может себе позволить оставлять грязную посуду, нечего указывать, как ему жить, но потом Шо начинает расстегивать на нем джинсы, и приходит понимание, что Масаки давным-давно живет по его указке.
Секс с Шо получается резким и спонтанным, очень чистым и ясным, каким-то почти правильным, если можно говорить так о столь плотских вещах. Айба отвык от того, как это бывает, когда Шо не тратит время на то, чтобы раздеть его, просто стягивая вниз джинсы и трусы, и берет его так, как берет от этого мира все, что ему надо – властно, уверенно, неторопливо и даже ласково. По крайней мере, он целует лицо Масаки, когда тот почти плачет, кончая, в очередной раз чувствуя себя униженным и счастливым.
Их отношения действительно делятся на «недо» и «пере», в их отношениях почти нет границы между ненавистью и обожанием, но иногда Айбе кажется, что единственное, что он может дать Шо – это слепую любовь и преданность. За которую Шо сполна платит вниманием и лаской.
Наверное, такие короткие моменты понимания и рождают для Масаки самобытность их отношений.
Об этом он думает, пока переливает в вымытые Шо чашки почти остывший кофе.
кто: гений-гей.
о ком: Сакурай Шо и Айба Масаки
о чем: бессмысленная зарисовка
читать дальше Для отношений Шо и Масаки есть приставки «недо» и «пере». Недо – это когда они осторожно, стараясь никому не помешать и никого не отвлечь, касаются кончиками пальцев чужой ладони; когда репетиция, работа, съемки, черт знает что, когда нет возможности и времени. Когда нельзя, и внутренний запрет в этом случае значит куда больше, чем несовершенные и ломкие слова, сказанные друг другу. Недо – это когда Масаки искренне считает Шо своим лучшим другом, ни на секунду не задумываясь о том, что этот статус можно изменить.
Пере – когда Шо злится и не звонит несколько дней. Когда приезжает почти случайно, целует грубо и как-то очень равнодушно, когда смотрит, будто сквозь Масаки, не замечая его. Когда не хочет замечать. Пере – когда Масаки не уверен, что из них с Шо получатся лучшие друзья, но статус менять нужно срочно и, желательно, навсегда.
Где-то между двумя этими приставками прячутся настоящие их отношения, но то ли прячутся они так хорошо, то ли было их столь мало, что зачастую Масаки не может вспомнить ни одного случая, который не вписывался бы в две крайности их личной жизни. Который был бы достаточно самобытен, чтобы взять на себя роль если не счастливого, то хотя бы умеренного прекрасного мига бытия.
Видятся они, честно говоря, довольно редко, слишком уж много работы навалилось в последнее время. Шо оканчивает университет, целыми днями пропадает на занятиях, пишет диплом, ворчит и злится, переносит репетиции, а танцы и вовсе учит отдельно ото всех, говорит, ему так проще, говорит, обязательно со всеми все выучит, все сделает, все получится. Но позже. Айба не то чтобы скучает, но потихоньку начинает волноваться, пишет Шо смски чуть чаще, чем обычно, и не уверен, что это правильно. Шо, впрочем, редко на них отвечает. Он занят.
Иногда Шо приезжает сам, но даже когда он рядом, слишком хорошо чувствуется, что на самом деле он думает только об учебе. Возможно, это чувствуется именно потому, что он рядом, а потому Масаки старается не отвлекать его встречами, слишком уж больно наблюдать, как Шо рассеянно и невпопад отвечает, смотрит вскользь и будто бы вовсе не видит Айбу. Масаки не сердится, нет. Ему просто неприятно.
Через три месяца у них концерт, времени на то, чтобы сильно переживать не хватает, и это лучшая новость, какая только могла бы быть. Пока концерт, можно выкладываться по полной, можно работать, работать и еще раз работать. Айба целыми днями пропадает в студии или в танцзале, он занимается столько, что даже Джун, перфекционист, каких мало, порой косится на него удивленно и озабоченно, а Нино просто берет за руку и тащит пить кофе. Конечно, они оба правы, нельзя столько работать, когда со времени операции прошло хорошо, если несколько месяцев (Масаки не считал, он просто жил, а потому не знает точного числа дней), а боль в груди порой возвращается, тупым, ноющим ощущением в грудной клетке. Но это уже даже не страшно.
Не видеть Шо – это, пожалуй, куда страшнее.
Последние их встречи Масаки может перечислить по памяти, с учетом времени и проведенных вместе часов. Нет, он не считал специально, просто где-то в подкорке мозга четко откладывается информация, имеющая жизненно важное значение.
В шестой раз они видятся в конце мая, где-то в тридцатых числах, когда на Токио медленно, но неумолимо надвигаются летняя жара и летняя же духота. Пока еще в городе вполне можно существовать, но Масаки предполагает, что уже через пару недель все жители города окажутся в раскаленной печке, имя которой – традиционное японское лето.
Шо приезжает к нему домой, он устал, и это заметно не столько по выражению его лица, сколько по подрагивающим пальцам, чуть вымученной улыбке и печальным глазам. Шо хочется погладить по голове, как котенка, обнять, прижать к себе и не отпускать. Шо хочется присвоить. Им хочется быть присвоенным. С Шо хочется просто быть, Масаки чувствует это очень отчетливо, и в очередной раз убеждается, что именно Шо вытащил его тогда, когда у Айбы не было ничего, кроме белого больничного потолка и деревьев за окном. Шо заставил его хотеть быть, заставил одним своим существованием, как бы пафосно и глупо это не звучало. И за это Масаки ему особенно благодарен.
- Ты не сваришь мне кофе? – серьезно спрашивает Шо, и это звучит так, будто бы каждый день он приезжает к Масаки, чтобы лечь спать именно у него. Будто бы это действительно так.
Масаки даже не отвечает, он просто кивает, зачарованно смотрит на Шо, и ему нужна почти минута, чтобы повернуться к нему спиной и уйти на кухню. Целых шестьдесят секунд – ужасно много. Можно подумать, за это время Шо уйдет. Или просто исчезнет, растворится в воздухе, будто никогда его и не было. Нет, конечно, Масаки так не думает, но в глубине души на всякий случай побаивается.
Шо приходит на кухню минут через пять, Айба не видит его, но ощущает присутствие затылком и лопатками, слышит шаги за своей спиной, чувствует дыхание, не оборачиваясь ни на секунду. Даже поцелуи кажутся ему сейчас чем-то запретным, даже объятия, это такая игра с самим собой, как в детстве, на «слабо». Вроде бы вырос, а игры остались те же. Только условия другие.
- Я соскучился, - сообщает Шо. Он говорит это так просто, как говорят о каких-то абсолютно обыденных вещах, например, о том, что развязался шнурок на кроссовках. Только Шо умеет так мимоходом сообщать важную информацию и, казалось бы, Айба почти пропускает мимо ушей его слова, но сердце все равно замирает на короткое мгновение. Будто машинально. Это даже смешно.
- Неужели? – вежливо уточняет Масаки, не отвлекаясь от кофе, чтобы тот не сбежал, - как твоя учеба?
- Тебе же на самом деле все равно, верно? – смеется Шо, подходит ближе и повторяет куда-то в шею, практически по слогам, - Масаки… Я соскучился.
- Это очень круто, но у меня сейчас убежит кофе, поэтому не мог бы ты… - скороговоркой говорит Айба, а потом Шо просто кусает его за ухо, и Айба вздрагивает, чуть не уронив на пол джезву, - Шо! Ну, какого хрена ты делаешь…
- Делаю, - соглашается Шо, методично выключает плиту, убирает джезву с кофе подальше и разворачивает Масаки лицом к себе, - потому что. Я. Соскучился.
- Почему ты всегда делаешь только то, что хочется тебе самому? – спрашивает Айба. Ему хочется, чтобы голос сейчас звучал сердито и серьезно, а получается слабо и даже как-то жалобно, и Шо, несомненно, это чувствует, потому что улыбается, ласково гладит Айбу по голове и тянется за поцелуем. Тянется так, будто весь мир, все время мира сейчас принадлежит ему, и Масаки тоже принадлежит ему, не имеет права отказаться, не имеет сил возмущаться и спорить. И самое смешное и страшное – действительно не имеет.
С Шо сложно спорить, он подстраивает под себя пространство, как будто переставляет мебель в квартире. Иногда Айбе кажется, что все люди смотрят на Шо, когда он заходит в комнату, все вещи смотрят на него, и даже воздух будто становится чище и легче просто потому, что Сакурай-сан дышит им. Весь мир обращен к Шо лицом и трепещет в ожидании приказаний или пожеланий. Мир ждет и готов подчиняться. А Айба – не более чем частичка всего мира. И он тоже принадлежит Шо.
Может быть, именно потому Шо так редко о нем вспоминает?
И можно ли сказать, что он вспоминает редко, если приезжает сам?
Шо поднимает Айбу на руки и усаживает его на стол, попутно убирает в раковину пару грязных чашек и недовольно качает головой. Масаки хочет возмутиться, сказать, что он может себе позволить оставлять грязную посуду, нечего указывать, как ему жить, но потом Шо начинает расстегивать на нем джинсы, и приходит понимание, что Масаки давным-давно живет по его указке.
Секс с Шо получается резким и спонтанным, очень чистым и ясным, каким-то почти правильным, если можно говорить так о столь плотских вещах. Айба отвык от того, как это бывает, когда Шо не тратит время на то, чтобы раздеть его, просто стягивая вниз джинсы и трусы, и берет его так, как берет от этого мира все, что ему надо – властно, уверенно, неторопливо и даже ласково. По крайней мере, он целует лицо Масаки, когда тот почти плачет, кончая, в очередной раз чувствуя себя униженным и счастливым.
Их отношения действительно делятся на «недо» и «пере», в их отношениях почти нет границы между ненавистью и обожанием, но иногда Айбе кажется, что единственное, что он может дать Шо – это слепую любовь и преданность. За которую Шо сполна платит вниманием и лаской.
Наверное, такие короткие моменты понимания и рождают для Масаки самобытность их отношений.
Об этом он думает, пока переливает в вымытые Шо чашки почти остывший кофе.
@темы: другое кино, девочка-скандал, долбоеб и трудоголик, театр абсурда
-
-
10.01.2014 в 22:00И ты пишешь о них - таких же.
Спасибо за это, мой хороший.
-
-
10.01.2014 в 22:08Я рада, что тебе нравится)
А мне нравится про них писать)
-
-
10.01.2014 в 22:24-
-
23.01.2014 в 08:12