как же прекрасна радуга, но ты прекрасней её (с) Nino
Включила стационарный компьютер, чтобы найти кое-что, и между делом наткнулась на свои зарисовки, которые почему-то здесь не выкладывала.
Пусть висят) Писалось все очень давно, тогда я считала, что они ужасны. Сейчас я считаю... ну, что они чуть менее ужасны)
раз. Джун/РескеНет ничего хуже вынужденного безделья. Джун теперь знает это точно, ничуть не сомневаясь, как знают непреложные истины, аксиомы в алгебре и то, что родители всегда правы, даже если сначала кажется, что они неправы совсем.
Нет ничего хуже безделья. И родители действительно правы. Или, как минимум, были правы раньше, когда утверждали, что никто в их возлюбленного сына никогда не влюбится. Лягушонком был — лягушонком и помрешь. Ничего не изменится.
Из лягушонка Джун давно уже вырос в прекрасного и всеми обожаемого Короля. Но ничего не изменилось.
Потому что Оно как не смотрел на него, так и не смотрит.
Джуну, честно говоря, иногда ужасно обидно. В конце концов, он ведь красивый. И умный. И талантливый очень. И Оно с ним очень интересно, это все знают, это сам Оно признает.
- С тобой круто, - говорит, - молодец, что вытащил меня из Токио.
- С тобой весело, - говорит, - я рад, что мы знакомы.
- С тобой можно говорить о чем угодно, - говорит, - и ты знаешь...
- Ты знаешь, - говорит, - я никого никогда так не любил, как его. Разных девушек трахал — было дело. А любил — его. И, кажется, никого никогда не смогу больше полюбить.
Джун залпом допивает очередной бокал пива и понимающе кивает.
Никого и никогда. Конечно.
Обидно. Ну вот что он находит в этом Нино? То есть, нет, конечно, Нино — умница и хороший мальчик, Джун его тоже очень любит, но он искренне не понимает, как Оно может уже пятнадцать лет смотреть на него влюбленными глазами и не видеть никого вокруг.
От этого очень больно. А от этой боли — еще и противно.
Джун чувствует себя абсолютно пустым. Он больше не верит ни во что — даже в себя. Пусть лучше в него верят другие.
Вот Реске, например. На редкость хороший мальчик. Он смотрит на Джуна с обожанием во взгляде, послушно ходит с ним пить, послушно ложится под него ночью, послушно валяется под одеялом по утрам, пока Джун варит кофе и готовит тосты.
И слушает, конечно.
- С тобой круто, - говорит ему Джун.
- С тобой весело, - говорит ему Джун, - я рад, что мы знакомы.
- С тобой можно говорить о чем угодно, - говорит, - и ты знаешь...
- Ты знаешь, - говорит Джун, - я никого никогда не любил так, как его.
Реске залпом допивает очередной бокал пива и понимающе кивает.
два. сакурайбаВряд ли это можно назвать любовью. Любовь — это что-то серьезное и большое, что-то долгое, теплое и живое, что-то безумно важное, что-то, без чего никак не обойтись.
Шо без Масаки прекрасно может обойтись. Собственно, он и обходится без него большую часть времени. Встречи по работе, дружеские посиделки в баре — это все несерьезно. Как игра на сцене, да при полном зале, как заказывают и требуют. Улыбнуться, обнять, взять за руку, поцеловать на передаче, посмотреть влюбленным взглядом, отсчитывая секунды до смены кадра. Шо знает эту игру до мелочей, он мухлюет в нее, как истинный шулер. Он знает, что так надо. Масаки знает, что он знает. На двоих они знают слишком много. Надо бы знать поменьше.
Вряд ли это можно назвать ненавистью. Ненависть — это что-то очень сильное, что-то, растворяющее тебя изнутри, словно бы тебя заполнили кислотой, она течет по твоим венам, превращая кровь в какое-то подобие дьявольского огня. Ненависть — это слишком серьезно, чтобы быть правдой. Поэтому Шо не ненавидит.
Да помилуйте, Масаки не за что ненавидеть. Масаки — воплощение счастья и солнечного света, человек-солнце, человек я-люблю-этот-мир-больше-всего-на-свете. Человек, которого любят все. Шо смотрит на то, как смеется Масаки, запрокидывая голову, растягивая пухлые мягкие губы в улыбке, и отворачивается, снова открывая газету. Где-то внутри него ядовитым цветком растет раздражение. Когда-нибудь оно расцветет.
Вряд ли это можно назвать нежностью. Нежность — это для хороших девочек в платьях, как у принцессы. Нежность — это быть ласковым и добрым, а ни того, ни другого в Шо давно уже не осталось. Ни в нем, ни в, надо думать, Масаки. Какая нежность, о чем вы вообще?
Нежность — это совсем не про них. Там, где надо гладить, Шо бьет. Там, где надо целовать, Масаки кусает. Словами, взглядами, жестами и действиями, ведут себя, как два затравленных зверя в запертой комнате. То ли сожрать, то ли оставить пока живым. Это главный вопрос и на него до сих пор нет ответа.
Вряд ли это можно назвать сексом. Секс — это раскрываться перед человеком и дарить ему себя, а Шо никогда Масаки ничего не дарил. И ничего от него не получал. Секс подразумевает желание сделать партнеру приятное, а они мечтают сломить друг друга окончательно, довести до истерики, до исступления, заставить плакать, заставить кричать. Это каждый раз игра. Кто сдастся первым?
Шо сдается и раздвигает ноги. Он знает тело Масаки, как свое собственное. Даже, наверное, еще лучше. Они знакомы уже столько лет, они спят вместе лет с двадцати, и за все это время можно было успеть друг друга выучить. Чем лучше знаешь — чем проще бить по больным местам.
Нет, это точно не секс. Назвать подобное сексом было бы согрешить против истины. Это что-то больше. Это что-то сильнее. Шо перестает соображать уже минут через пять, закрывает глаза, позволяя брать себя. Он никогда ничего не дарит и не отдает. Просто разрешает. Не спорит. Сдается. Позволяет почти без боя, чтобы потом оставлять на теле Масаки свои метки. Кусать, царапать, оставлять синяки и засосы. Глупо и по-детски, но Шо почти гордится тем, что завтра Масаки придется замазывать тональным кремом все эти отметины на теле, чтобы идти на свидание с очередной своей смешливой девочкой.
Шо не девочка. Шо редко смеется, когда он с Масаки. Но его Масаки имеет куда чаще, чем всех своих женщин вместе взятых.
Когда все заканчивается, Шо лежит на диване, не открывая глаз, чувствуя рядом теплое тело Масаки. Молчит. Дышит. Улыбается.
Пожалуй, именно это и называют жизнью.
три. еще один Джун/РескеРеске кажется, что он погружается в море. Медленно, неторопливо тонет в серой воде, которая смыкается над его головой и постепенно становится почти черной. Реске захлебывается чувствами так, как захлебываются ледяной водой.
Реске влюблен по уши.
- Мы увидимся сегодня? - звонит он во время перерыва репетиции.
- Не знаю, у меня сегодня много дел, - голос в трубке предельно четок и ясен, - да-да, и освещение слегка поменяйте. Нам нужно что-то... более теплое. Да, вот так. Спасибо. Реске-чан, я не могу сейчас говорить. Перезвони позже.
Реске соглашается. И, конечно, звонит позже. А потом еще раз. И еще. Потом берет такси и едет на другой край города, чтобы сидеть на бетонной ограде жилого комплекса и ждать, пока не приедет машина. И пока из машины не выйдет он. В своей неизменной кожаной куртке, привычно стильный, уставший, пахнущий дорогим парфюмом.
- Я скучал...
- Не целуй меня здесь, вдруг увидят. Пойдем в дом.
Дома можно пить вино и болтать. Можно трахаться — большой диван просто идеально предназначен для секса. А можно просто лежать рядом, смотреть из-под полуопущенных ресниц и думать: господи, я сплю с Мацумото Джуном. Никто не спит, а я сплю. Ему нравлюсь я. Вы слышите? Эй, вы все? Мацумото-сан выбрал меня.
Мацумото-сан курит после секса, предпочитает сухое вино полусладкому, снимает кольца только на время секса и работает почти постоянно. У Реске сносит крышу от его запаха, от тепла его тела, от понимания, что Джун сейчас с ним, что он рядом...
- Алло? - и закрывая трубку рукой, - Реске, подожди пять минут. Да? Что случилось? Ну, То-о-ома... Я очень занят. Нет, никак не могу. Что? О, господи. Хорошо. Жди.
Реске откидывается на диван и вздыхает.
- Реске-чан, мне надо ехать. Останешься? Вино в баре, пицца в холодильнике, полотенца на верхней полке шкафа. Я буду к утру.
Иногда Джун берет его с собой. Называет это: ввести в высшую лигу.
- Ваша компания прекрасна, но надо общаться с семпаями, - объясняет он, пока они едут в такси, - если ты с ними не дружишь... Ну, жить однозначно становиться скучнее.
- Я дружу с тобой, - пожимает плечами Реске.
- Нет, милый, ты со мной спишь.
- А ты спал с кем-то? Из семпаев?
Джун смотрит на него растерянным взглядом и отворачивается.
Весь концерт Реске пропускает мимо ушей. Точнее, он видит только Джуна на сцене, спроси у него потом, что делали Оно-сан или Сакурай-сан — не вспомнил бы. Но это неважно. Потому что Джун выкладывается на все сто процентов и даже больше. Джун смеется, двигается, общается с залом, откидывает волосы со лба, тянет руки к фанатам и лукаво улыбается Реске, узнав его в толпе.
Джун сияет. И Реске почти ослеплен.
После концерта он ловит Джуна в гримерке, и тот, переодевшийся в футболку и джинсы, с мокрыми после душа волосами, тащит его на вечеринку.
- Сам понимаешь, конец тура, - коротко напоминает он Реске.
- Что, привел своего протеже? - хмыкает Нино, салютуя бокалом с пивом. Реске давно с ним знаком, а все равно каждый раз теряется. Как говорить с человеком, чьи фильмы знаешь наизусть?
- Он не протеже. Вполне самостоятельный ребенок, - ухмыляется Джун. Реске крутит головой. Привыкает. Осматривается.
Оно-сан в углу уже обсуждает что-то с менеджером. Судя по вдохновленному лицу — концерт.
- Они вместе едут на рыбалку завтра, - шепотом поясняет Джун, - не мешай им сейчас.
Впрочем, судя по тому, каким взглядом смотрит на Лидера Нино — им и так скоро помешают.
Сакурай-сан говорит по телефону, отчаянно жестикулируя. Потом оглядывается и начинает улыбаться, торопливо прощается. От входа ему машет Хорикита-сан, виновато улыбается и показывает на часы — на концерт она опоздала. Икута-сан болтает о чем-то с Айбой-саном. Айба-сан так машет руками, что чуть не сваливает бутылку вина.
Реске чувствует себя непривычно маленьким и неопытным здесь. А еще очень крутым и гордым — ведь его сюда позвали. Он ходит за Джуном, слушает, привыкает, общается со всеми подряд, жмет руки менеджерам и стаффу...
А потом позволяет Джуну утащить себя в ближайшую пустую комнату.
- Я соскучился, - шепчет Джун на ухо, - раздевайся.
От одного его голоса у Реске встает. Он раздевается неловко и быстро, путаясь в одежде, словно ему снова пятнадцать, и это его первый секс. В какой-то степени, каждый его секс с Джуном — как первый, потому что каждый раз волна ощущений накрывает Реске так, что он начинает задыхаться. Он ложится животом на стол, послушно раздвигая ноги, чувствуя горячие ладони Джуна на своих бедрах. Это особенное ощущение. Особенно прекрасное.
В комнате тихо.
- Нет, - говорит Сакурай-сан кому-то в коридоре за дверью, - нет, у меня сейчас еще запись, ты же понимаешь. Я приеду позже, ключи я взял.
четыре. про НиноНа улице середина октября. Еще солнечно, но уже промозгло и сыро. На съемках всем выдают одинаковые теплые куртки, чтобы никто не замерз и не простудился. Куртка висит на Нино мешком, зато в ней действительно не холодно.
Стоит прозвучать фразе «Стоп! Снято!», как на плечи ложатся чьи-то теплые руки. Нино уже даже не вздрагивает, хотя поначалу пугался. Но без врача на съемочной площадке не обойтись, спина с каждым днем ноет все сильнее, хотя об этом стаффу знать необязательно.
- Который час?
- Половина седьмого. Нужно отснять еще несколько сцен, Ниномия-сан. Садитесь, пожалуйста, вам надо отдохнуть.
- Да, конечно, я знаю. Ничего страшного, работаем. Спасибо.
В телефоне три новые смс. Одна от менеджера: «отменил завтра фотосессию, выспись, как следует». Вторая от Джуна: «репетиция завтра в четыре, никому не опаздывать, уши оторву». Третья от Оно: его дурацкая фотография в не менее дурацком зеленом гамаке. Нино недовольно морщится, но все равно почему-то начинает улыбаться. Убирает телефон в карман, поправляет очки. Очки его собственные, притащил из дома в начале съемок, потому что от линз очень болели глаза, а режиссеру понравилось. Теперь все время приходится ходить так, но Нино не против. Хотя когда он видит себя в зеркале, то чувствует себя дураком.
В конце концов, сколько можно хвалиться, что у тебя идеальное зрение?
- Я покурю? - Кико садится рядом, достает из пачки сигарету. У нее не так много сцен в фильме, но во всех она выкладывается на сто процентов. Девочка — молодец.
Нино так и думает про нее — девочка. Хотя она не так уж и младше, чем он, а все равно, рядом с ней он чувствует себя практически стариком. Слишком уж она беззаботная и веселая.
- Да, конечно. Я тоже, пожалуй...
К сигаретам его пристрастил Айба, еще когда они заканчивали старшую школу. Приходилось часто скрываться от мамы, чтобы не увидела и не рассердилась. Теперь Нино часто курит при родителях... Но редко вообще с ними встречается.
Кстати, надо бы заехать к маме. Полгода не виделись, шутка ли.
- Как ты? - с сочувствием уточняет Кико, - нормально себя чувствуешь? Сможешь продолжать?
- В полном порядке, - лукаво улыбается Нино, выкидывает недокуренную сигарету и, скидывая с себя куртку, рывком поднимается на ноги, поправляет ворот черной водолазки, - ну что, готова целоваться со мной?
- Еще чего, - насмешливо смеется Кико, убирая за ухо прядь волос, - такого в сценарии не было.
- Сейчас впишем, - весело пожимает плечами Нино. Засовывает руки в карманы джинсов и незаметно сжимает ладонь — спина болит безумно.
Ночью он напишет Оно смс «не забудь завтра про репетицию. Я тебя жду», погладит Кико по голове и уедет домой, засыпая уже в машине.
Менеджер, специально приехавший за ним на съемочную площадку, посмотрит на него с сочувствием и напомнит себе: перенести еще одну встречу, пусть высыпается.
пять. ооочень странная сакурайбаЧестно сказать, Масаки и сам не знает, почему его взяли. Ничего толком не умеющего, не самого популярного из джуниоров, никогда не ввязываюшегося ни в какие проекты. Он, кажется, ходил на занятия просто так, для галочки, выбирая время между бейсбольными матчами и видеоиграми. Ничего особенно выдающегося. Никакого таланта.
Вот Нино – того взяли за умение писать гениальные тексты и музыку. Он уже сейчас, несмотря на свои шестнадцать лет, прекрасно справляется, и даже его замкнутость и язвительность никому не мешает. Все равно Оно Сатоши смотрит на него, как на бога.
Или тот же Оно – про него даже задумываться не надо, и так все понятно с первого взгляда. Лучший джуниор десятилетия, придумывает танцы, серьезный, молчаливый, а что рассеянный – так это проходит.
Джун – яркий и самостоятельный, он легко занимается любым делом, у него получается все, за что он не возьмется. Разумеется, Джонни-сан не мог не заметить такого человека. Или вот Шо…
Шо. Сакурай Шо. Пример для всего агентства. Собранный и взрослый, успевающий все-все-все, листающий конспекты в перерывах между танцами и вокалом. Как же того не взять в группу?
И только Масаки попал в эту компанию совершенно случайно. Что он умеет? Играть на саксофоне? Так ведь ничего в этом выдающегося нет, и не так уж хорошо он играет. Улыбаться всем и вся? Бить по кнопкам джойстика? Ну что, что, что?
Айбе Масаки семнадцать лет, и он совсем не верит в себя.
Наверное, остальные тоже в него не верят. Джун снисходительно улыбается, Оно приподнимает брови, Нино гладит по голове, а Шо… Шо просто вздыхает и качает головой, собираясь на съемки очередной дорамы. Масаки даже не смотрит ему в глаза.
- Айба-сан, ваша очередь, - напоминает ему звукорежиссер, и Масаки послушно надевает наушники, сосредотачивается на песне, начинает петь… И тут же сбивается, голос рвется куда-то вверх фальшивой нотой, Масаки кашляет, кашляет так, что на глазах выступают слезы.
Когда он поднимает взгляд, то видит только спину Шо, который поправляет на плече рюкзак, уходя из студии.
Масаки невероятно стыдно.
В комнате тепло, уютно и почти темно, только телевизор мерцает несильно, позволяя сидящему на полу Нино в очередной раз играть в «Марио». Нино так хорошо знает эту игру, что, наверное, способен играть в нее даже с закрытыми глазами, но ему почему-то доставляет удовольствие проходить ее снова, раз за разом.
Масаки сидит на кровати, и листает журнал. Ничего интересного, в эту игру он играл еще на прошлой неделе, так, ерунда, а не боевик… А вот эту стоит прикупить, наверное, когда родители снова дадут карманные деньги.
- Он пригласил меня на свидание, представляешь? – вдруг говорит Нино.
- На настоящее? – лениво отзывается Масаки, а потом поднимает голову и спрашивает уже серьезнее, - кто? Кто пригласил?
- Ну, наш студент, - смеется Нино, - Шо. Мы же много общаемся, сам знаешь. Представляешь, он сам даже галстук завязывать не умеет. А вчера предложил мне вместе сходить в игровой центр, поиграть во что-нибудь. Как думаешь, идти?
- Иди, конечно, - фыркает Масаки, - хоть поиграешь на халяву, у него-то точно денег до черта.
И откидывается на подушки, закрывая глаза. В груди почему-то очень больно, царапается и ворочается обида.
Хотя на что обижаться? Взрослым студентам экономических факультетов, конечно, нравятся веселые мальчишки-музыканты. А не… Не пойми кто.
Следующие пару лет Масаки тихо сходит с ума. У него нет никаких сил смотреть на эту влюбленную парочку, нет сил смотреть на то, как Нино целует Шо в щеку или смеется над какими-то дурацкими шутками, или на то, как Шо приглашает Нино к себе домой. Нет сил жить со всем этим, и Айба всерьез подумывает о том, чтобы бросить группу.
А еще о том, чтобы все-таки признаться.
Честно говоря, ему почти все равно. Он просто устал каждый день смотреть на Шо, с каждым днем все меньше верить в себя и понимать, что Шо в него никогда не поверит. Он просто хочет услышать ответ.
Да или нет. Даже если «нет» - так ничего страшного. Главное услышать. Смириться с тем, что ничего и никогда не будет, не светит, не сложится.
Айбе снится, как Шо говорит ему это «нет» и он просыпается с четко сформированной мыслью.
«Он не верит в меня. Я не верю в себя. Меня не существует».
Он не верит в меня, думает Масаки, когда в тысячный раз улыбается фотографу, послушно меняет позы, смеется даже, ерошит волосы и поправляет неудобную одежду для съемки. Он просто в меня не верит. Зачем я ему? Зачем ему вообще кто-то, он же сам прекрасно справляется, он может все, он все умеет сам. Зачем? Ну, зачем?
Айба Масаки, ты идиот. Влюбленный юный идиот.
Масаки вздыхает и, вежливо кивая фотографу, уходит в гримерку. Там никого уже не осталось, он снимался последним, и ребята разбежались по домам, так что придется ему в одиночестве идти до метро по темным улицам.
Айба торопливо переодевается, кривясь, расчесывает жесткие от лака волосы и, подхватив рюкзак, выходит на улицу.
На асфальте у входа в студию сидит Шо. Привычно лохматый, с этим дурацким не пойми каким цветом волос, когда сквозь светлый блонд проступают привычные темные лохмы. Сонный и неулыбчивый.
- Ты же вроде с Нино уходил, - осторожно напоминает Айба, переступая с ноги на ногу.
- Я его до метро проводил, - соглашается Шо, - а потом вернулся сюда. Не хочу, чтобы ты один шел, поздно уже. Мало ли что.
- А остальные?
- Оно-кун с Джуном вместе ушли. Кажется, они планировали поехать к Оно, - помолчав, Шо ехидно добавляет, - Нино будет рвать и метать завтра. И молчать.
- Он – что? – не понимает Айба, а потом глупо уточняет, - а… а разве вы не вместе?
- Нет, - помолчав, сообщает Шо, - уже нет.
И берет Масаки за руку.
Пусть висят) Писалось все очень давно, тогда я считала, что они ужасны. Сейчас я считаю... ну, что они чуть менее ужасны)
раз. Джун/РескеНет ничего хуже вынужденного безделья. Джун теперь знает это точно, ничуть не сомневаясь, как знают непреложные истины, аксиомы в алгебре и то, что родители всегда правы, даже если сначала кажется, что они неправы совсем.
Нет ничего хуже безделья. И родители действительно правы. Или, как минимум, были правы раньше, когда утверждали, что никто в их возлюбленного сына никогда не влюбится. Лягушонком был — лягушонком и помрешь. Ничего не изменится.
Из лягушонка Джун давно уже вырос в прекрасного и всеми обожаемого Короля. Но ничего не изменилось.
Потому что Оно как не смотрел на него, так и не смотрит.
Джуну, честно говоря, иногда ужасно обидно. В конце концов, он ведь красивый. И умный. И талантливый очень. И Оно с ним очень интересно, это все знают, это сам Оно признает.
- С тобой круто, - говорит, - молодец, что вытащил меня из Токио.
- С тобой весело, - говорит, - я рад, что мы знакомы.
- С тобой можно говорить о чем угодно, - говорит, - и ты знаешь...
- Ты знаешь, - говорит, - я никого никогда так не любил, как его. Разных девушек трахал — было дело. А любил — его. И, кажется, никого никогда не смогу больше полюбить.
Джун залпом допивает очередной бокал пива и понимающе кивает.
Никого и никогда. Конечно.
Обидно. Ну вот что он находит в этом Нино? То есть, нет, конечно, Нино — умница и хороший мальчик, Джун его тоже очень любит, но он искренне не понимает, как Оно может уже пятнадцать лет смотреть на него влюбленными глазами и не видеть никого вокруг.
От этого очень больно. А от этой боли — еще и противно.
Джун чувствует себя абсолютно пустым. Он больше не верит ни во что — даже в себя. Пусть лучше в него верят другие.
Вот Реске, например. На редкость хороший мальчик. Он смотрит на Джуна с обожанием во взгляде, послушно ходит с ним пить, послушно ложится под него ночью, послушно валяется под одеялом по утрам, пока Джун варит кофе и готовит тосты.
И слушает, конечно.
- С тобой круто, - говорит ему Джун.
- С тобой весело, - говорит ему Джун, - я рад, что мы знакомы.
- С тобой можно говорить о чем угодно, - говорит, - и ты знаешь...
- Ты знаешь, - говорит Джун, - я никого никогда не любил так, как его.
Реске залпом допивает очередной бокал пива и понимающе кивает.
два. сакурайбаВряд ли это можно назвать любовью. Любовь — это что-то серьезное и большое, что-то долгое, теплое и живое, что-то безумно важное, что-то, без чего никак не обойтись.
Шо без Масаки прекрасно может обойтись. Собственно, он и обходится без него большую часть времени. Встречи по работе, дружеские посиделки в баре — это все несерьезно. Как игра на сцене, да при полном зале, как заказывают и требуют. Улыбнуться, обнять, взять за руку, поцеловать на передаче, посмотреть влюбленным взглядом, отсчитывая секунды до смены кадра. Шо знает эту игру до мелочей, он мухлюет в нее, как истинный шулер. Он знает, что так надо. Масаки знает, что он знает. На двоих они знают слишком много. Надо бы знать поменьше.
Вряд ли это можно назвать ненавистью. Ненависть — это что-то очень сильное, что-то, растворяющее тебя изнутри, словно бы тебя заполнили кислотой, она течет по твоим венам, превращая кровь в какое-то подобие дьявольского огня. Ненависть — это слишком серьезно, чтобы быть правдой. Поэтому Шо не ненавидит.
Да помилуйте, Масаки не за что ненавидеть. Масаки — воплощение счастья и солнечного света, человек-солнце, человек я-люблю-этот-мир-больше-всего-на-свете. Человек, которого любят все. Шо смотрит на то, как смеется Масаки, запрокидывая голову, растягивая пухлые мягкие губы в улыбке, и отворачивается, снова открывая газету. Где-то внутри него ядовитым цветком растет раздражение. Когда-нибудь оно расцветет.
Вряд ли это можно назвать нежностью. Нежность — это для хороших девочек в платьях, как у принцессы. Нежность — это быть ласковым и добрым, а ни того, ни другого в Шо давно уже не осталось. Ни в нем, ни в, надо думать, Масаки. Какая нежность, о чем вы вообще?
Нежность — это совсем не про них. Там, где надо гладить, Шо бьет. Там, где надо целовать, Масаки кусает. Словами, взглядами, жестами и действиями, ведут себя, как два затравленных зверя в запертой комнате. То ли сожрать, то ли оставить пока живым. Это главный вопрос и на него до сих пор нет ответа.
Вряд ли это можно назвать сексом. Секс — это раскрываться перед человеком и дарить ему себя, а Шо никогда Масаки ничего не дарил. И ничего от него не получал. Секс подразумевает желание сделать партнеру приятное, а они мечтают сломить друг друга окончательно, довести до истерики, до исступления, заставить плакать, заставить кричать. Это каждый раз игра. Кто сдастся первым?
Шо сдается и раздвигает ноги. Он знает тело Масаки, как свое собственное. Даже, наверное, еще лучше. Они знакомы уже столько лет, они спят вместе лет с двадцати, и за все это время можно было успеть друг друга выучить. Чем лучше знаешь — чем проще бить по больным местам.
Нет, это точно не секс. Назвать подобное сексом было бы согрешить против истины. Это что-то больше. Это что-то сильнее. Шо перестает соображать уже минут через пять, закрывает глаза, позволяя брать себя. Он никогда ничего не дарит и не отдает. Просто разрешает. Не спорит. Сдается. Позволяет почти без боя, чтобы потом оставлять на теле Масаки свои метки. Кусать, царапать, оставлять синяки и засосы. Глупо и по-детски, но Шо почти гордится тем, что завтра Масаки придется замазывать тональным кремом все эти отметины на теле, чтобы идти на свидание с очередной своей смешливой девочкой.
Шо не девочка. Шо редко смеется, когда он с Масаки. Но его Масаки имеет куда чаще, чем всех своих женщин вместе взятых.
Когда все заканчивается, Шо лежит на диване, не открывая глаз, чувствуя рядом теплое тело Масаки. Молчит. Дышит. Улыбается.
Пожалуй, именно это и называют жизнью.
три. еще один Джун/РескеРеске кажется, что он погружается в море. Медленно, неторопливо тонет в серой воде, которая смыкается над его головой и постепенно становится почти черной. Реске захлебывается чувствами так, как захлебываются ледяной водой.
Реске влюблен по уши.
- Мы увидимся сегодня? - звонит он во время перерыва репетиции.
- Не знаю, у меня сегодня много дел, - голос в трубке предельно четок и ясен, - да-да, и освещение слегка поменяйте. Нам нужно что-то... более теплое. Да, вот так. Спасибо. Реске-чан, я не могу сейчас говорить. Перезвони позже.
Реске соглашается. И, конечно, звонит позже. А потом еще раз. И еще. Потом берет такси и едет на другой край города, чтобы сидеть на бетонной ограде жилого комплекса и ждать, пока не приедет машина. И пока из машины не выйдет он. В своей неизменной кожаной куртке, привычно стильный, уставший, пахнущий дорогим парфюмом.
- Я скучал...
- Не целуй меня здесь, вдруг увидят. Пойдем в дом.
Дома можно пить вино и болтать. Можно трахаться — большой диван просто идеально предназначен для секса. А можно просто лежать рядом, смотреть из-под полуопущенных ресниц и думать: господи, я сплю с Мацумото Джуном. Никто не спит, а я сплю. Ему нравлюсь я. Вы слышите? Эй, вы все? Мацумото-сан выбрал меня.
Мацумото-сан курит после секса, предпочитает сухое вино полусладкому, снимает кольца только на время секса и работает почти постоянно. У Реске сносит крышу от его запаха, от тепла его тела, от понимания, что Джун сейчас с ним, что он рядом...
- Алло? - и закрывая трубку рукой, - Реске, подожди пять минут. Да? Что случилось? Ну, То-о-ома... Я очень занят. Нет, никак не могу. Что? О, господи. Хорошо. Жди.
Реске откидывается на диван и вздыхает.
- Реске-чан, мне надо ехать. Останешься? Вино в баре, пицца в холодильнике, полотенца на верхней полке шкафа. Я буду к утру.
Иногда Джун берет его с собой. Называет это: ввести в высшую лигу.
- Ваша компания прекрасна, но надо общаться с семпаями, - объясняет он, пока они едут в такси, - если ты с ними не дружишь... Ну, жить однозначно становиться скучнее.
- Я дружу с тобой, - пожимает плечами Реске.
- Нет, милый, ты со мной спишь.
- А ты спал с кем-то? Из семпаев?
Джун смотрит на него растерянным взглядом и отворачивается.
Весь концерт Реске пропускает мимо ушей. Точнее, он видит только Джуна на сцене, спроси у него потом, что делали Оно-сан или Сакурай-сан — не вспомнил бы. Но это неважно. Потому что Джун выкладывается на все сто процентов и даже больше. Джун смеется, двигается, общается с залом, откидывает волосы со лба, тянет руки к фанатам и лукаво улыбается Реске, узнав его в толпе.
Джун сияет. И Реске почти ослеплен.
После концерта он ловит Джуна в гримерке, и тот, переодевшийся в футболку и джинсы, с мокрыми после душа волосами, тащит его на вечеринку.
- Сам понимаешь, конец тура, - коротко напоминает он Реске.
- Что, привел своего протеже? - хмыкает Нино, салютуя бокалом с пивом. Реске давно с ним знаком, а все равно каждый раз теряется. Как говорить с человеком, чьи фильмы знаешь наизусть?
- Он не протеже. Вполне самостоятельный ребенок, - ухмыляется Джун. Реске крутит головой. Привыкает. Осматривается.
Оно-сан в углу уже обсуждает что-то с менеджером. Судя по вдохновленному лицу — концерт.
- Они вместе едут на рыбалку завтра, - шепотом поясняет Джун, - не мешай им сейчас.
Впрочем, судя по тому, каким взглядом смотрит на Лидера Нино — им и так скоро помешают.
Сакурай-сан говорит по телефону, отчаянно жестикулируя. Потом оглядывается и начинает улыбаться, торопливо прощается. От входа ему машет Хорикита-сан, виновато улыбается и показывает на часы — на концерт она опоздала. Икута-сан болтает о чем-то с Айбой-саном. Айба-сан так машет руками, что чуть не сваливает бутылку вина.
Реске чувствует себя непривычно маленьким и неопытным здесь. А еще очень крутым и гордым — ведь его сюда позвали. Он ходит за Джуном, слушает, привыкает, общается со всеми подряд, жмет руки менеджерам и стаффу...
А потом позволяет Джуну утащить себя в ближайшую пустую комнату.
- Я соскучился, - шепчет Джун на ухо, - раздевайся.
От одного его голоса у Реске встает. Он раздевается неловко и быстро, путаясь в одежде, словно ему снова пятнадцать, и это его первый секс. В какой-то степени, каждый его секс с Джуном — как первый, потому что каждый раз волна ощущений накрывает Реске так, что он начинает задыхаться. Он ложится животом на стол, послушно раздвигая ноги, чувствуя горячие ладони Джуна на своих бедрах. Это особенное ощущение. Особенно прекрасное.
В комнате тихо.
- Нет, - говорит Сакурай-сан кому-то в коридоре за дверью, - нет, у меня сейчас еще запись, ты же понимаешь. Я приеду позже, ключи я взял.
четыре. про НиноНа улице середина октября. Еще солнечно, но уже промозгло и сыро. На съемках всем выдают одинаковые теплые куртки, чтобы никто не замерз и не простудился. Куртка висит на Нино мешком, зато в ней действительно не холодно.
Стоит прозвучать фразе «Стоп! Снято!», как на плечи ложатся чьи-то теплые руки. Нино уже даже не вздрагивает, хотя поначалу пугался. Но без врача на съемочной площадке не обойтись, спина с каждым днем ноет все сильнее, хотя об этом стаффу знать необязательно.
- Который час?
- Половина седьмого. Нужно отснять еще несколько сцен, Ниномия-сан. Садитесь, пожалуйста, вам надо отдохнуть.
- Да, конечно, я знаю. Ничего страшного, работаем. Спасибо.
В телефоне три новые смс. Одна от менеджера: «отменил завтра фотосессию, выспись, как следует». Вторая от Джуна: «репетиция завтра в четыре, никому не опаздывать, уши оторву». Третья от Оно: его дурацкая фотография в не менее дурацком зеленом гамаке. Нино недовольно морщится, но все равно почему-то начинает улыбаться. Убирает телефон в карман, поправляет очки. Очки его собственные, притащил из дома в начале съемок, потому что от линз очень болели глаза, а режиссеру понравилось. Теперь все время приходится ходить так, но Нино не против. Хотя когда он видит себя в зеркале, то чувствует себя дураком.
В конце концов, сколько можно хвалиться, что у тебя идеальное зрение?
- Я покурю? - Кико садится рядом, достает из пачки сигарету. У нее не так много сцен в фильме, но во всех она выкладывается на сто процентов. Девочка — молодец.
Нино так и думает про нее — девочка. Хотя она не так уж и младше, чем он, а все равно, рядом с ней он чувствует себя практически стариком. Слишком уж она беззаботная и веселая.
- Да, конечно. Я тоже, пожалуй...
К сигаретам его пристрастил Айба, еще когда они заканчивали старшую школу. Приходилось часто скрываться от мамы, чтобы не увидела и не рассердилась. Теперь Нино часто курит при родителях... Но редко вообще с ними встречается.
Кстати, надо бы заехать к маме. Полгода не виделись, шутка ли.
- Как ты? - с сочувствием уточняет Кико, - нормально себя чувствуешь? Сможешь продолжать?
- В полном порядке, - лукаво улыбается Нино, выкидывает недокуренную сигарету и, скидывая с себя куртку, рывком поднимается на ноги, поправляет ворот черной водолазки, - ну что, готова целоваться со мной?
- Еще чего, - насмешливо смеется Кико, убирая за ухо прядь волос, - такого в сценарии не было.
- Сейчас впишем, - весело пожимает плечами Нино. Засовывает руки в карманы джинсов и незаметно сжимает ладонь — спина болит безумно.
Ночью он напишет Оно смс «не забудь завтра про репетицию. Я тебя жду», погладит Кико по голове и уедет домой, засыпая уже в машине.
Менеджер, специально приехавший за ним на съемочную площадку, посмотрит на него с сочувствием и напомнит себе: перенести еще одну встречу, пусть высыпается.
пять. ооочень странная сакурайбаЧестно сказать, Масаки и сам не знает, почему его взяли. Ничего толком не умеющего, не самого популярного из джуниоров, никогда не ввязываюшегося ни в какие проекты. Он, кажется, ходил на занятия просто так, для галочки, выбирая время между бейсбольными матчами и видеоиграми. Ничего особенно выдающегося. Никакого таланта.
Вот Нино – того взяли за умение писать гениальные тексты и музыку. Он уже сейчас, несмотря на свои шестнадцать лет, прекрасно справляется, и даже его замкнутость и язвительность никому не мешает. Все равно Оно Сатоши смотрит на него, как на бога.
Или тот же Оно – про него даже задумываться не надо, и так все понятно с первого взгляда. Лучший джуниор десятилетия, придумывает танцы, серьезный, молчаливый, а что рассеянный – так это проходит.
Джун – яркий и самостоятельный, он легко занимается любым делом, у него получается все, за что он не возьмется. Разумеется, Джонни-сан не мог не заметить такого человека. Или вот Шо…
Шо. Сакурай Шо. Пример для всего агентства. Собранный и взрослый, успевающий все-все-все, листающий конспекты в перерывах между танцами и вокалом. Как же того не взять в группу?
И только Масаки попал в эту компанию совершенно случайно. Что он умеет? Играть на саксофоне? Так ведь ничего в этом выдающегося нет, и не так уж хорошо он играет. Улыбаться всем и вся? Бить по кнопкам джойстика? Ну что, что, что?
Айбе Масаки семнадцать лет, и он совсем не верит в себя.
Наверное, остальные тоже в него не верят. Джун снисходительно улыбается, Оно приподнимает брови, Нино гладит по голове, а Шо… Шо просто вздыхает и качает головой, собираясь на съемки очередной дорамы. Масаки даже не смотрит ему в глаза.
- Айба-сан, ваша очередь, - напоминает ему звукорежиссер, и Масаки послушно надевает наушники, сосредотачивается на песне, начинает петь… И тут же сбивается, голос рвется куда-то вверх фальшивой нотой, Масаки кашляет, кашляет так, что на глазах выступают слезы.
Когда он поднимает взгляд, то видит только спину Шо, который поправляет на плече рюкзак, уходя из студии.
Масаки невероятно стыдно.
В комнате тепло, уютно и почти темно, только телевизор мерцает несильно, позволяя сидящему на полу Нино в очередной раз играть в «Марио». Нино так хорошо знает эту игру, что, наверное, способен играть в нее даже с закрытыми глазами, но ему почему-то доставляет удовольствие проходить ее снова, раз за разом.
Масаки сидит на кровати, и листает журнал. Ничего интересного, в эту игру он играл еще на прошлой неделе, так, ерунда, а не боевик… А вот эту стоит прикупить, наверное, когда родители снова дадут карманные деньги.
- Он пригласил меня на свидание, представляешь? – вдруг говорит Нино.
- На настоящее? – лениво отзывается Масаки, а потом поднимает голову и спрашивает уже серьезнее, - кто? Кто пригласил?
- Ну, наш студент, - смеется Нино, - Шо. Мы же много общаемся, сам знаешь. Представляешь, он сам даже галстук завязывать не умеет. А вчера предложил мне вместе сходить в игровой центр, поиграть во что-нибудь. Как думаешь, идти?
- Иди, конечно, - фыркает Масаки, - хоть поиграешь на халяву, у него-то точно денег до черта.
И откидывается на подушки, закрывая глаза. В груди почему-то очень больно, царапается и ворочается обида.
Хотя на что обижаться? Взрослым студентам экономических факультетов, конечно, нравятся веселые мальчишки-музыканты. А не… Не пойми кто.
Следующие пару лет Масаки тихо сходит с ума. У него нет никаких сил смотреть на эту влюбленную парочку, нет сил смотреть на то, как Нино целует Шо в щеку или смеется над какими-то дурацкими шутками, или на то, как Шо приглашает Нино к себе домой. Нет сил жить со всем этим, и Айба всерьез подумывает о том, чтобы бросить группу.
А еще о том, чтобы все-таки признаться.
Честно говоря, ему почти все равно. Он просто устал каждый день смотреть на Шо, с каждым днем все меньше верить в себя и понимать, что Шо в него никогда не поверит. Он просто хочет услышать ответ.
Да или нет. Даже если «нет» - так ничего страшного. Главное услышать. Смириться с тем, что ничего и никогда не будет, не светит, не сложится.
Айбе снится, как Шо говорит ему это «нет» и он просыпается с четко сформированной мыслью.
«Он не верит в меня. Я не верю в себя. Меня не существует».
Он не верит в меня, думает Масаки, когда в тысячный раз улыбается фотографу, послушно меняет позы, смеется даже, ерошит волосы и поправляет неудобную одежду для съемки. Он просто в меня не верит. Зачем я ему? Зачем ему вообще кто-то, он же сам прекрасно справляется, он может все, он все умеет сам. Зачем? Ну, зачем?
Айба Масаки, ты идиот. Влюбленный юный идиот.
Масаки вздыхает и, вежливо кивая фотографу, уходит в гримерку. Там никого уже не осталось, он снимался последним, и ребята разбежались по домам, так что придется ему в одиночестве идти до метро по темным улицам.
Айба торопливо переодевается, кривясь, расчесывает жесткие от лака волосы и, подхватив рюкзак, выходит на улицу.
На асфальте у входа в студию сидит Шо. Привычно лохматый, с этим дурацким не пойми каким цветом волос, когда сквозь светлый блонд проступают привычные темные лохмы. Сонный и неулыбчивый.
- Ты же вроде с Нино уходил, - осторожно напоминает Айба, переступая с ноги на ногу.
- Я его до метро проводил, - соглашается Шо, - а потом вернулся сюда. Не хочу, чтобы ты один шел, поздно уже. Мало ли что.
- А остальные?
- Оно-кун с Джуном вместе ушли. Кажется, они планировали поехать к Оно, - помолчав, Шо ехидно добавляет, - Нино будет рвать и метать завтра. И молчать.
- Он – что? – не понимает Айба, а потом глупо уточняет, - а… а разве вы не вместе?
- Нет, - помолчав, сообщает Шо, - уже нет.
И берет Масаки за руку.
@темы: японская трава, другое кино, we make storm, девочка-скандал, более эротичный, чем обычные люди, долбоеб и трудоголик, эпатаж, любовь и музыка, японский Марио, театр абсурда, people are strange
-
-
26.03.2016 в 16:29-
-
26.03.2016 в 16:56я вообще свои фики начинаю трезво оценивать где-то через год после написания. До этого мне все время кажется, что язык ужасен, а идеи никакой)
-
-
26.03.2016 в 21:03