как же прекрасна радуга, но ты прекрасней её (с) Nino
я же удалял все свои фики с дайри и соо.
это кое-что из того старого, что сохранилось на компе.
пусть висит.
кубик Рубика (Солаль/МаэваИногда, когда она улыбается, Солалю кажется, что он сейчас умрет. Потому что мир — такой привычный, точно выстроенный, до мелочей продуманный мир — внезапно уходит из-под ног, вертится, как кубик Рубика, который кто-то пытается собрать.
Зеленый, красный, синий, желтый... Зеленый.
Ее хочется обнять. Хотя бы просто коснуться кончиками пальцев обнаженного плеча, когда она забегает в гримерку перед спектаклем, что-то спрашивает, а Солаль лишь бездумно кивает и не может оторвать взгляда от ее легкой улыбки, вслушивается в голос, но не слышит, что она говорит.
- Эй, ты чего? - смеется она, - пааап? Ты меня слушаешь вообще?
- А... Да, слушаю, - Солаль старается очнуться, с горечью думая о том, что для нее он, так или иначе, но всегда останется лишь папой. Может и к лучшему...
- Там Мерван обещал на всех кофе приготовить, пока у него время есть, ты будешь? Или ты уже не хочешь спать? А то Микеле и Фло так вырубает... - она совсем по-девичьи хихикает, Солаль усмехается, прекрасно понимая причину этого самого «вырубает».
- Нет, мне лучше чай. Спасибо... доча, - он старательно улыбается, гладит Маэву по щеке...
Сердце заходится в бешеном ритме.
Красный, зеленый, синий, желтый... Синий.
На улице уже почти ночь — это хорошо видно сквозь тонкую пленку оконного стекла. Где-то на другой стороне улицы медленно гаснет свет в окнах и, видимо, лишь здесь он будет гореть до утра.
Из соседней комнаты слышится громкий смех и неразборчивый голос Флорана — он явно рассказывает что-то смешное, возможно, даже — про Мике. Но возвращаться к ребятам пока не хочется.
Солаль закуривает очередную сигарету — какую за этот вечер? - курит в форточку, не желая, чтобы и квартира Маэвы (как и его) пропиталась этим чертовым запахом. Стоит, наверное, вернуться, взять с тумбочки бокал с недопитым вином, прислушаться к тому, что рассказывает Фло, но...
Не смотреть на Маэву тогда вряд ли получится.
Солалю кажется, что все слишком нечестно. Что он уже — такой взрослый, а она — совсем еще девочка. Что у него — жена и дети, который не бросишь, а у нее — никого, кроме почти случайных любовников и работы.
Что он ее — любит, а она его — нет.
Зеленый, желтый, синий, красный... Желтый.
Дождь идет уже третий день, вечером, возвращаясь с очередного спектакля, так сложно обходить лужи. Проще — по одиночке, но Маэва все равно крепко держит «папу» за руку. «Папа», впрочем, совсем не возражает.
Они почти добегают до ближайшего метро, прячутся в это теплое, пахнущее горячей резиной.
- Ты сейчас домой? - Маэва расчесывает мокрые волосы, случайные капельки воды плавно бегут по шее и ключицам. Солаль машинально прослеживает их ход, чуть краснеет и вскидывает голову.
- Наверное, - пожимает плечами. До дома — далеко. Почти час на метро и еще полчаса пешком. Потому что ездить на мотоцикле по такой погоде, да еще и ночью — чистое самоубийство.
- Поехали ко мне, - предлагает Маэва. Солаль смотрит на нее с подозрением, но в глазах девушки нет ничего, кроме искреннего желания помочь.
Смска жене пишется буквально за несколько секунд — замерзшими пальцами по клавишам.
«Дорогая, нас еще задержат, я переночую у ребят. Не волнуйся, завтра приеду. Целую».
Желтый, синий, красный, зеленый... Красный.
«Это не конец» твердит он про себя «нет, нет, нет, не конец. Конечно, мы же будем общаться, все будет хорошо, я же буду ей звонить. И ребятам тоже буду, но ей — в первую очередь. И видеться будем, и на премьеру мюзикла она обещала придти, а значит — придет, и...»
Слова ничего не меняют. Крутятся, вертятся, но смысл остается все тем же.
Это конец.
На улице жара, Фло носит только белые футболки, а Мике, вопреки погоде, не изменяет любимым толстовкам. Девочки еще неделю назад, в выходной, поехали по магазинам и теперь позволяют себе гулять в летящих летних платьях.
Солаль застегивает до упора белую рубашку и ищет в кармане джинсов пачку сигарет.
До начала последнего спектакля еще почти два часа. Целая вечность, наполненная беготней по коридорам, криками «куда пропала моя тушь для ресниц?!» и «какая скотина сперла мой лак для волос?!»... И тоской. Той тоской, которой не было раньше, потому что об этом дне старались не задумываться, будто бы, если о нем не вспоминать, то он вовсе не придет. Пришел. Наступил, как пушной зверь песец, и теперь все будет совсем иначе. Может быть тоже хорошо — но иначе.
В гримерке прохладно и пусто, можно сидеть, курить, разглядывать свое уставшее отражение в зеркале... Пока не скрипнет дверь.
- Солаль... Можно к тебе? - тихо спрашивает Маэва, скользнув в комнату.
- Конечно, родная моя. Что-то не так?
- Да все так. Просто... Грустно. Тебе тоже, да? Вроде бы так мечтали, чтобы все поскорее закончилось, а когда заканчивается — грустно. Всегда так.
Он медлит секунду, а потом все же обнимает девушку — осторожно, за плечи — притягивает поближе к себе, гладит по голове.
- Я с тобой, родная моя...
Я. С тобой.
взрослые людиФло твердо знает, что он взрослый человек. Ему практически тридцать лет, из них семнадцать отданы музыке, пять — университету и одиннадцать — школе.
Фло твердо знает, что он серьезный человек. Он много читал, учил, немало знает и может рассуждать на самые разные темы.
Единственное, чего Фло не знает совсем — это почему одного взгляда Микеланджело достаточно для того, чтобы от самообладания не осталось и следа. Почему «взрослый и серьезный» человек Флоран Мот пропадает, оставив после себя лишь чуть испуганного, но невероятно влюбленного мальчика Фло — каждый раз, когда после спектакля Микеле легко касается губами плечами партнера.
Микеле тоже взрослый и серьезный человек.
Каждый раз, обнимая Фло, он шепчет: «ты делаешь из меня мальчишку...»
снисходительностьСнисходительность. Длинное слово, состоящее из целых семнадцати букв. В словаре можно без труда найти его значение, Солаль даже как-то специально полез смотреть, но...
Словарь ничего не дал. Сухая филологическая справка не может объяснить, почему так тяжело. Быть. Снисходительным.
В гримерке упоенно целуются Микеле и Фло. На Сальери задернута футболка, взгляд Солаля на мгновение задерживается на дорожке темных волос, спускающейся к ремню джинсов.
Потом он закрывает дверь.
Надо быть снисходительным.
Где-то в соседней комнате громко кричит на Дова Мелисса. Опять ей что-то не нравится в сценарии. Дов тихо — не разобрать — отвечает, чуть хрипловатый голос Клер успокаивает Марс.
Солаль вздыхает.
Надо быть снисходительным.
Задумавшись на мгновение, он идет в гримерку к Маэве. «Дочку» можно кормить шоколадом и будто бы случайно касаться кончиками пальцев сгиба локтя.
С ней можно быть собой.
реальность на чемоданахРеальность на чемоданах. Минуты и секунды бегут, отмеченные щелчками длинных пальцев. Как отщелкивают бусины на четках. Микеле никогда не верил в Бога — ни в какого — но у бабушки были четки. Деревянные, с крупными разноцветными бусинами. Их приятно было перекатывать в ладонях, отщелкивать, прислушиваясь к звуку....
Теперь Микеле чувствует себя ребенком.
Щелк-щелк. Спокойный голос Дова, скороговорка Клер, жестикуляция Нуно. Тишина в голове.
Щелк-щелк. Рубашки и футболки летят в чемодан. Чемодан не закрывается. Рубашки и футболки вылетают обратно, остается только самое необходимое. И гитара.
Щелк-щелк. Пара случайных поцелуев в гримерке за пять минут до последнего спектакля перед гастролями. У Фло непривычно колется и мешает борода, теплые и такие родные губы скользят по щеке. Микеле закрывает глаза и улыбается.
Щелк-щелк. Беготня вокруг автобуса. Ямин с Солалем пихаются, соревнуясь за место у окна. Танцоры болтают, смеются, в общем шуме сложно понять, кто с кем и о чем разговаривает. Микеле, как маленький, берет Фло за руку.
Щелк-щелк. Невыносимо хочется спокойствия. И чтобы не болела голова. И чтобы Масс перестал дразнить Фло.
Щелк-щелк. Дома сейчас, наверное, непривычно тихо и спокойно. Никто не ссорится. Не мирится. Одиноко стоит в углу синтезатор. Грустно.
Щелк-щелк. Микеле прижимается щекой к плечу Фло и закрывает глаза.
багажЗа последние две недели они ссорятся уже пятый раз. Невообразимое количество. Так не бывает, не должно быть, но – к черту все, к черту – есть.
Фло сердится и очень много курит. Сбегает из дома гулять, к Солалю, к Мервану, просто в кафе – лишь бы не оставаться в квартире, не дрожать, не звенеть, как натянутая струна от разлитого в воздухе напряжения, от злости.
Микель сердится и мучает гитару. Или рисует. Он всегда рисует, когда у него плохое настроение. Вымещает свои чувства и эмоции на бумагу, уходит в себя и может еще очень долго не говорить с Фло. Дня два.
Последние две недели он рисует Италию. И только Италию. От этого становится страшно.
До окончания проекта всего месяц. Тридцать дней сплошной усталости и – такого же сплошного – счастья. Тридцать дней возможности засыпать рядом на узкой, жесткой и неудобной гостиничной кровати, тридцать дней, начинающихся с пролитого кофе и «ой, Фло, прости, я сейчас все уберу», тридцать ночей, заполненных исключительно теплом и невыносимой, раздирающей какой-то нежностью к этому лохматому смешному блондину, кусающему во сне губы и задумчиво улыбающемуся под утро.
А еще тридцать дней – это несчетное количество пройденных в одиночестве километров, выкуренных сигарет и сказанных в порыве злости слов. Слов, которые бьют, порой, сильнее, чем пощечина. Этакий ментальный удар ниже пояса.
Они ссорятся из-за любых мелочей. Из-за вечных опозданий Микеля, из-за сигарет Фло, из-за каких-то привычек, из-за слишком разных характеров… Из-за общих странностей.
Фло не знает, как там думает Микель, но лично ему страшно, что рано или поздно все закончится. Он боится этого уже почти год, с того самого дня, как его прижали к стене возле гримерки и строго сказали: «имей в виду – я тебя люблю. Будешь сопротивляться – получишь в лоб».
Но раньше страх был почти абсурдным, сюрреалистичным, ирреальным. Не здесь и не сейчас, а потому можно было оставаться счастливым и не думать о том, что произойдет еще через год, через восемь месяцев, через полгода…
И только сейчас стало по-настоящему хреново. Настолько, что порой Фло не хочется возвращаться к Микелю – все равно ведь придется уходить. Но он возвращается.
Каждый день. Обязательно. Неизбежно.
Пока однажды Фло не берут за шкирку и не суют ему под нос билеты.
- Две штуки. Рейс до Рима. Все ясно?
Фло недоуменно хлопает ресницами, удивленно смотрит на Локонте. Тот фыркает и объясняет еще раз.
- Ты. Летишь. Со мной. В Италию. Понял, нет?
- А если я не хочу? – ошарашенно выдыхает Фло и получает в ответ ехидную улыбку и почти равнодушное:
- Не хочешь – полетишь багажом.
это кое-что из того старого, что сохранилось на компе.
пусть висит.
кубик Рубика (Солаль/МаэваИногда, когда она улыбается, Солалю кажется, что он сейчас умрет. Потому что мир — такой привычный, точно выстроенный, до мелочей продуманный мир — внезапно уходит из-под ног, вертится, как кубик Рубика, который кто-то пытается собрать.
Зеленый, красный, синий, желтый... Зеленый.
Ее хочется обнять. Хотя бы просто коснуться кончиками пальцев обнаженного плеча, когда она забегает в гримерку перед спектаклем, что-то спрашивает, а Солаль лишь бездумно кивает и не может оторвать взгляда от ее легкой улыбки, вслушивается в голос, но не слышит, что она говорит.
- Эй, ты чего? - смеется она, - пааап? Ты меня слушаешь вообще?
- А... Да, слушаю, - Солаль старается очнуться, с горечью думая о том, что для нее он, так или иначе, но всегда останется лишь папой. Может и к лучшему...
- Там Мерван обещал на всех кофе приготовить, пока у него время есть, ты будешь? Или ты уже не хочешь спать? А то Микеле и Фло так вырубает... - она совсем по-девичьи хихикает, Солаль усмехается, прекрасно понимая причину этого самого «вырубает».
- Нет, мне лучше чай. Спасибо... доча, - он старательно улыбается, гладит Маэву по щеке...
Сердце заходится в бешеном ритме.
Красный, зеленый, синий, желтый... Синий.
На улице уже почти ночь — это хорошо видно сквозь тонкую пленку оконного стекла. Где-то на другой стороне улицы медленно гаснет свет в окнах и, видимо, лишь здесь он будет гореть до утра.
Из соседней комнаты слышится громкий смех и неразборчивый голос Флорана — он явно рассказывает что-то смешное, возможно, даже — про Мике. Но возвращаться к ребятам пока не хочется.
Солаль закуривает очередную сигарету — какую за этот вечер? - курит в форточку, не желая, чтобы и квартира Маэвы (как и его) пропиталась этим чертовым запахом. Стоит, наверное, вернуться, взять с тумбочки бокал с недопитым вином, прислушаться к тому, что рассказывает Фло, но...
Не смотреть на Маэву тогда вряд ли получится.
Солалю кажется, что все слишком нечестно. Что он уже — такой взрослый, а она — совсем еще девочка. Что у него — жена и дети, который не бросишь, а у нее — никого, кроме почти случайных любовников и работы.
Что он ее — любит, а она его — нет.
Зеленый, желтый, синий, красный... Желтый.
Дождь идет уже третий день, вечером, возвращаясь с очередного спектакля, так сложно обходить лужи. Проще — по одиночке, но Маэва все равно крепко держит «папу» за руку. «Папа», впрочем, совсем не возражает.
Они почти добегают до ближайшего метро, прячутся в это теплое, пахнущее горячей резиной.
- Ты сейчас домой? - Маэва расчесывает мокрые волосы, случайные капельки воды плавно бегут по шее и ключицам. Солаль машинально прослеживает их ход, чуть краснеет и вскидывает голову.
- Наверное, - пожимает плечами. До дома — далеко. Почти час на метро и еще полчаса пешком. Потому что ездить на мотоцикле по такой погоде, да еще и ночью — чистое самоубийство.
- Поехали ко мне, - предлагает Маэва. Солаль смотрит на нее с подозрением, но в глазах девушки нет ничего, кроме искреннего желания помочь.
Смска жене пишется буквально за несколько секунд — замерзшими пальцами по клавишам.
«Дорогая, нас еще задержат, я переночую у ребят. Не волнуйся, завтра приеду. Целую».
Желтый, синий, красный, зеленый... Красный.
«Это не конец» твердит он про себя «нет, нет, нет, не конец. Конечно, мы же будем общаться, все будет хорошо, я же буду ей звонить. И ребятам тоже буду, но ей — в первую очередь. И видеться будем, и на премьеру мюзикла она обещала придти, а значит — придет, и...»
Слова ничего не меняют. Крутятся, вертятся, но смысл остается все тем же.
Это конец.
На улице жара, Фло носит только белые футболки, а Мике, вопреки погоде, не изменяет любимым толстовкам. Девочки еще неделю назад, в выходной, поехали по магазинам и теперь позволяют себе гулять в летящих летних платьях.
Солаль застегивает до упора белую рубашку и ищет в кармане джинсов пачку сигарет.
До начала последнего спектакля еще почти два часа. Целая вечность, наполненная беготней по коридорам, криками «куда пропала моя тушь для ресниц?!» и «какая скотина сперла мой лак для волос?!»... И тоской. Той тоской, которой не было раньше, потому что об этом дне старались не задумываться, будто бы, если о нем не вспоминать, то он вовсе не придет. Пришел. Наступил, как пушной зверь песец, и теперь все будет совсем иначе. Может быть тоже хорошо — но иначе.
В гримерке прохладно и пусто, можно сидеть, курить, разглядывать свое уставшее отражение в зеркале... Пока не скрипнет дверь.
- Солаль... Можно к тебе? - тихо спрашивает Маэва, скользнув в комнату.
- Конечно, родная моя. Что-то не так?
- Да все так. Просто... Грустно. Тебе тоже, да? Вроде бы так мечтали, чтобы все поскорее закончилось, а когда заканчивается — грустно. Всегда так.
Он медлит секунду, а потом все же обнимает девушку — осторожно, за плечи — притягивает поближе к себе, гладит по голове.
- Я с тобой, родная моя...
Я. С тобой.
взрослые людиФло твердо знает, что он взрослый человек. Ему практически тридцать лет, из них семнадцать отданы музыке, пять — университету и одиннадцать — школе.
Фло твердо знает, что он серьезный человек. Он много читал, учил, немало знает и может рассуждать на самые разные темы.
Единственное, чего Фло не знает совсем — это почему одного взгляда Микеланджело достаточно для того, чтобы от самообладания не осталось и следа. Почему «взрослый и серьезный» человек Флоран Мот пропадает, оставив после себя лишь чуть испуганного, но невероятно влюбленного мальчика Фло — каждый раз, когда после спектакля Микеле легко касается губами плечами партнера.
Микеле тоже взрослый и серьезный человек.
Каждый раз, обнимая Фло, он шепчет: «ты делаешь из меня мальчишку...»
снисходительностьСнисходительность. Длинное слово, состоящее из целых семнадцати букв. В словаре можно без труда найти его значение, Солаль даже как-то специально полез смотреть, но...
Словарь ничего не дал. Сухая филологическая справка не может объяснить, почему так тяжело. Быть. Снисходительным.
В гримерке упоенно целуются Микеле и Фло. На Сальери задернута футболка, взгляд Солаля на мгновение задерживается на дорожке темных волос, спускающейся к ремню джинсов.
Потом он закрывает дверь.
Надо быть снисходительным.
Где-то в соседней комнате громко кричит на Дова Мелисса. Опять ей что-то не нравится в сценарии. Дов тихо — не разобрать — отвечает, чуть хрипловатый голос Клер успокаивает Марс.
Солаль вздыхает.
Надо быть снисходительным.
Задумавшись на мгновение, он идет в гримерку к Маэве. «Дочку» можно кормить шоколадом и будто бы случайно касаться кончиками пальцев сгиба локтя.
С ней можно быть собой.
реальность на чемоданахРеальность на чемоданах. Минуты и секунды бегут, отмеченные щелчками длинных пальцев. Как отщелкивают бусины на четках. Микеле никогда не верил в Бога — ни в какого — но у бабушки были четки. Деревянные, с крупными разноцветными бусинами. Их приятно было перекатывать в ладонях, отщелкивать, прислушиваясь к звуку....
Теперь Микеле чувствует себя ребенком.
Щелк-щелк. Спокойный голос Дова, скороговорка Клер, жестикуляция Нуно. Тишина в голове.
Щелк-щелк. Рубашки и футболки летят в чемодан. Чемодан не закрывается. Рубашки и футболки вылетают обратно, остается только самое необходимое. И гитара.
Щелк-щелк. Пара случайных поцелуев в гримерке за пять минут до последнего спектакля перед гастролями. У Фло непривычно колется и мешает борода, теплые и такие родные губы скользят по щеке. Микеле закрывает глаза и улыбается.
Щелк-щелк. Беготня вокруг автобуса. Ямин с Солалем пихаются, соревнуясь за место у окна. Танцоры болтают, смеются, в общем шуме сложно понять, кто с кем и о чем разговаривает. Микеле, как маленький, берет Фло за руку.
Щелк-щелк. Невыносимо хочется спокойствия. И чтобы не болела голова. И чтобы Масс перестал дразнить Фло.
Щелк-щелк. Дома сейчас, наверное, непривычно тихо и спокойно. Никто не ссорится. Не мирится. Одиноко стоит в углу синтезатор. Грустно.
Щелк-щелк. Микеле прижимается щекой к плечу Фло и закрывает глаза.
багажЗа последние две недели они ссорятся уже пятый раз. Невообразимое количество. Так не бывает, не должно быть, но – к черту все, к черту – есть.
Фло сердится и очень много курит. Сбегает из дома гулять, к Солалю, к Мервану, просто в кафе – лишь бы не оставаться в квартире, не дрожать, не звенеть, как натянутая струна от разлитого в воздухе напряжения, от злости.
Микель сердится и мучает гитару. Или рисует. Он всегда рисует, когда у него плохое настроение. Вымещает свои чувства и эмоции на бумагу, уходит в себя и может еще очень долго не говорить с Фло. Дня два.
Последние две недели он рисует Италию. И только Италию. От этого становится страшно.
До окончания проекта всего месяц. Тридцать дней сплошной усталости и – такого же сплошного – счастья. Тридцать дней возможности засыпать рядом на узкой, жесткой и неудобной гостиничной кровати, тридцать дней, начинающихся с пролитого кофе и «ой, Фло, прости, я сейчас все уберу», тридцать ночей, заполненных исключительно теплом и невыносимой, раздирающей какой-то нежностью к этому лохматому смешному блондину, кусающему во сне губы и задумчиво улыбающемуся под утро.
А еще тридцать дней – это несчетное количество пройденных в одиночестве километров, выкуренных сигарет и сказанных в порыве злости слов. Слов, которые бьют, порой, сильнее, чем пощечина. Этакий ментальный удар ниже пояса.
Они ссорятся из-за любых мелочей. Из-за вечных опозданий Микеля, из-за сигарет Фло, из-за каких-то привычек, из-за слишком разных характеров… Из-за общих странностей.
Фло не знает, как там думает Микель, но лично ему страшно, что рано или поздно все закончится. Он боится этого уже почти год, с того самого дня, как его прижали к стене возле гримерки и строго сказали: «имей в виду – я тебя люблю. Будешь сопротивляться – получишь в лоб».
Но раньше страх был почти абсурдным, сюрреалистичным, ирреальным. Не здесь и не сейчас, а потому можно было оставаться счастливым и не думать о том, что произойдет еще через год, через восемь месяцев, через полгода…
И только сейчас стало по-настоящему хреново. Настолько, что порой Фло не хочется возвращаться к Микелю – все равно ведь придется уходить. Но он возвращается.
Каждый день. Обязательно. Неизбежно.
Пока однажды Фло не берут за шкирку и не суют ему под нос билеты.
- Две штуки. Рейс до Рима. Все ясно?
Фло недоуменно хлопает ресницами, удивленно смотрит на Локонте. Тот фыркает и объясняет еще раз.
- Ты. Летишь. Со мной. В Италию. Понял, нет?
- А если я не хочу? – ошарашенно выдыхает Фло и получает в ответ ехидную улыбку и почти равнодушное:
- Не хочешь – полетишь багажом.
@темы: другое кино
-
-
31.10.2011 в 14:45Кубик немного грустный, но некоторые фразы заставляют улыбаться)
А то Микеле и Фло так вырубает...
Взрослые люди. всего 8 строк, но каждая - точно в цель. Ничего лишнего, и всё нужное - на месте. Последняя фраза заставляет что-то внутри сжаться...
Снисходительность напоминает какой-нибудь фильм, в котором все эпизоды мелькают, сменяя друг друга, при отсутствии звука... Видно всё, как наяву. И вроде бы обычная фраза,
В гримерке упоенно целуются Микеле и Фло.
но в рамках общей картины от неё особенно заходится сердце...
Реальность на чемоданах. И опять невероятно чёткая картинка. И все такие родные и знакомые. Очень по-доброму.
Рубашки и футболки летят в чемодан. Чемодан не закрывается. Рубашки и футболки вылетают обратно
Пара случайных поцелуев в гримерке за пять минут до последнего спектакля перед гастролями.
Ямин с Солалем пихаются, соревнуясь за место у окна.
И чтобы Масс перестал дразнить Фло.
Родные-родные-родные. Других слов даже нет...
Так жизненно. Так реалистично. Немного грустно, но очень хорошо...
прижали к стене возле гримерки и строго сказали: «имей в виду – я тебя люблю. Будешь сопротивляться – получишь в лоб».
Со мной. В Италию. Понял, нет?
- Не хочешь – полетишь багажом.
Микеле - он и есть Микеле. А ты - действительно гений...
Спасибо за эти кусочки счастья...
-
-
31.10.2011 в 14:53спасибо за такие слова **
я сейчас еще поищу на компьютере и постараюсь выложить)
-
-
31.10.2011 в 14:56а почему ты их удалила, если не секрет, конечно?
-
-
31.10.2011 в 14:58нуу... была там летом ситуация, после которой мне захотелось совсем перестать писать. вот, не вышло, но все фики я старательно поудаляла х)
-
-
09.11.2011 в 20:42-
-
09.11.2011 в 20:43особенно приятно видеть похвалу от человека, который не любит слэш)
значит точно все получилось)
-
-
10.09.2012 в 18:37