[geniegay]

Я вообще-то реально почти ничего не пишу, но вот недавно написала эту коротенькую сказку про Оно и Нино, так что пусть она тоже тут лежит. Она мне даже нравится, несмотря на то, что она короткая и написана на коленке.

Бессмысленно меряться, кто же из нас сильней.
Конечно же, ты, и, конечно, ты это знал.

Другой человек прорастает в тебе, как растет дерево – медленно, никуда не торопится, цепляется за тебя корнями, царапает ветками, жадно выпивает тебя досуха. Другой человек проявляется в тебе, как фото на пленке. Вдруг оживает в случайных жестах, в не-твоих фразах, улыбках, в болезненно знакомой и одновременно отвратительно чужой спине в толпе на перекрестке в Сибуе. Возвращается к тебе в каждой немытой чашке в железной раковине, в одинокой банке пива в пустом нутре холодильника, в новой пластиковой зубной щетке из супермаркета. Он смеется тебе из каждого зеркала, из каждого недосмотренного ночью сна.
***
На дворе 2003 год. Зима. Январь непривычно холодный, промозглый и мокрый. Северный ветер с ошметками мокрого снега нагло забирается холодными пальцами под тонкую куртку и толстый шерстяной свитер, как пьяный наглый любовник в дурацком душном караоке в три часа ночи, на красном кожаном диване. Нино ежится, злится, натягивает горло свитера выше, чтобы закрыть подбородок, и сладко зевает – спал он сегодня от силы часа три.
Спал мало, а работать надо будет много. Через три часа визажист в пятнадцатый раз проверит макияж – а потом его вытолкнут на сцену, как щенка в воду, и надо будет мило улыбаться, кивать, изображать из себя звезду японского кино, петь хвалебные серенады Нинагава-сану, быть хорошим мальчиком, хорошим актером, хорошим айдолом, хорошим партнером по съемкам.
Просто быть – ближайшие двенадцать часов, пока не отвезут обратно домой на такси, пока нельзя будет стянуть с себя дорогие пафосные шмотки, которые стилисты выбирают по три часа, пока не разрешишь сам себе уткнуться лицом в подушку и немного повыть – так, чтобы никто не слышал.
Нино 20 лет, он восходящая звезда японского шоу-бизнеса, главный актер в фильме «Синий свет», который выходит через два месяца, талантливый музыкант, хороший сын, и черт знает, кто еще.
Нино 20 лет, и каждое утро, наливая кофе в кружку из блестящего чайника, в каждом гребаном отражении он видит лицо человека, без которого больше не может жить.
***
Любая потеря – это фокус. Как будто кто-то там, наверху, настраивает тебя, как старый, но любимый фотоаппарат. Сначала все расплывается, путается, мешается в цветные пятна, а потом раз – и взгляд выхватывает четкую зеленую липкую весеннюю листву, горький запах крепких сигарет, теплые пальцы с обгрызенными ногтями и мелкими царапинами, густой тихий голос с коньячными интонациями, который рассказывает что-то тебе, пока ты стоишь у плиты, варишь глинтвейн, обжигая пальцы паром, не вслушиваешься, но слушаешь, просто впитываешь в себя интонации и тембр, будто пропитываешься этим голосом с ног до головы.
Вспоминаешь все то яркое, сильное, сумасшедшее, что было, а темные расплывчатые пятна становятся болезненным контрастом, который делает воспоминания еще сладостнее.
***
Девятьсот двенадцать с половиной.
Они были вместе девятьсот двенадцать с половиной дней.
Когда Нино думает «были вместе», он, конечно, имеет в виду по-настоящему были – целовались по всем углам, засыпали вместе, ездили на выходные в другие города, курили одну сигарету на двоих, вели себя, как влюбленные подростки – да и были влюбленными подростками, опьяненными открывшимися им перспективами.
До этого были три года близкого, неловкого, смешного и сладкого, как дешевая карамель, общения. Были ночные прогулки, были «приезжай в Киото, я соскучился», и ночевки на одной узкой жесткой кровати, были объятия после выступления, когда можно было уткнуться носом в жесткие от лака волосы и несколько секунд стоять так, чувствуя, как заходится в бешеном ритме сердце.
От «привет, меня зовут Оно Сатоши» до «я думаю, нам стоит перестать» - три года и девятьсот двенадцать с половиной дней.
Конечно, по большому счету ничего не изменилось – куда сбежать друг от друга, когда несколько раз в неделю встречаетесь на общих съемках, когда приходится улыбаться и хлопать друг друга по плечу, когда фанаты все еще хотят увидеть Омию СК – а Нино хочется удавиться.
Еще несколько таких выступлений – и его вырвет прямо на сцене. Но фанатам об этом знать необязательно.
Оно, впрочем, тоже.
***
Всегда казалось, что он сильный. Что если уж кто-то из способен справиться со всеми трудностями – кто, кроме него.
Много чего казалось – а потом полетело ко всем чертям.
Вдруг стало ясно, что там, где Оно просто продолжает жить дальше – Нино сходит с ума, держится из последних сил, играет свою гребаную роль каждый гребаный день, меняет маски, язвит на камеру, пока не накрыло, как цунами, этой удушающей волной ненависти к себе, болезненной нежности к нему.
Сколько можно это терпеть – холод, зима, 2003 год, вторые сутки без сна, четвертый месяц в затхлом одиночестве. Два случайных секса по пьяни, пять звонков в половине четвертого утра, три ночи в обнимку с унитазом после бесчисленных рюмок текилы.
Нино ведет себя, как влюбленная девчонка, как идиот, как псих. Говорит «мне ничего не нужно», говорит «ненавижу его», говорит «это я его бросил», говорит «все к лучшему».
А потом ничего не говорит – когда Оно вытаскивает его за шкирку из первого же за ночь бара, не дав даже допить бокал пива.
- Нахуй, - говорит Оно жалобно, - иди ты нахуй, почему я вообще должен это делать, господи, как же ты меня бесишь.
А Нино ничего не говорит. Нино молчит.
***
Они приезжают домой в такси, Нино два раза роняет ключи, долго не может открыть дверь. В прихожей пахнет сигаретами и освежителем воздуха. Щелкает выключателем – лампочка перегорела, и в плотной темноте отчетливо слышно дыхание Оно за его спиной.
- Уходи уже. Спасибо, что привез.
- Подожду хоть, пока ты спать пойдешь.
- Не принимай меня за ребенка, иди уже.
- Пойду, когда захочу. Не спорь.
С Оно действительно невозможно спорить, Нино помнит это настолько хорошо, что молча пожимает плечами, стаскивает куртку, через голову стягивает свитер – сразу становится холодно, кожа в мурашках, глаза болят от линз, которые не снял после работы.
- Уйдешь наконец?
- Иди в душ. Ты замерзнешь.
Когда Нино выходит из душа, с мокрыми волосами, в дурацкой желтой футболке с синими смурфиками, он несколько секунд стоит, прислушиваясь. Оно хозяйничает на кухне, звенит кружками, ложками, на плите недовольно пыхтит чайник, размеренно постукивают часы в прихожей.
Нино стоит и боится пошевелиться, как будто стоит двинуться – и хрупкая иллюзия нормальности разобьется, как стеклянный шар с искусственным снегом.
Глубоко вздыхает и делает шаг – медленно и неловко, будто заново учится ходить.
А потом еще один.
И еще.