[geniegay]

Меня тут второй день немножко уносит постапокалиптикой.
Поэтому - вот.

что: Король умер. Да здравствует король!
кто: гений-гей.
о ком: Оно/Нино, Шо/Айба, Тома/Джун
о чем: АУ, постапокалипсис.

1.
- Ты работаешь?
- Да работаю я, работаю. Уйди, отвлекаешь.
- Я не отвлекаю, я слежу за тем, как ты работаешь. Кэп сказал, что…
- О, господи, Масаки, мне наплевать, что сказал кэп. Уйди. Мешаешь.
В техническом отсеке жарко и терпко, сильно пахнет машинным маслом. Нино-то притерпелся, а вот Масаки, наверное, действительно неуютно, недаром он переминается с ноги на ногу, стоя у входа. И чего кэпу неймется? Занимался бы лучше своими делами, чем страдать непонятно чем.
Впрочем, зачем он это делает, в общем-то, понятно. Шо работает, а Масаки опять нечем заняться. Без полетов он скучает, но погода настолько нелетная, что даже из здания станции выходить страшно. Ветер поднимает красные пески и, если прислушаться, можно услышать, как они шумят, перешептываются, будто говорят о чем-то.
Нино боится песков, потому и закрывается с дроидами каждый раз, когда усиливается ветер.
- Ты уйдешь, или мне тебя выгнать?
- Я кэпу расскажу.
- Расскажи. Скажи ему, какой я нехороший. Он меня отшлепает.
- Оставь свои ролевые игры при себе, договорились?
Масаки еще несколько секунд стоит на пороге, а потом вздыхает и отворачивается. Он ничего не скажет капитану, можно быть уверенным. Шо бы сказал, он правильный и упрямый, но Масаки не скажет. Да и не о чем тут говорить. Нино занимается тем, чем занимался на протяжении уже многих лет.
Он чинит дроидов.
Дроиды часто ломаются, они не созданы для того, чтобы летать над песками, а иногда они собирались в такой спешке, что половину деталей приходится менять в процессе. Их много, этих дроидов, и для Нино они похожи на людей. Тут есть медики и солдаты, есть дроиды-разведчики и дроиды-няньки, дроиды-повара и дроиды-учителя. Они все похожи, но для каждого из них у Нино есть свое имя.
- Привет, Джейми, - говорит он, присаживаясь на корточки около машины, - как ты сегодня себя чувствуешь? Опять шестеренки заедает? Тебя пора списать, Джейми, ты знаешь?
На хромированном корпусе тревожно мигают красные лампочки, и Нино смеется.
- Ну-ну, не бойся, без тебя тут все развалится, я знаю. Давай лечиться.
Он занимается этим сутками. Меняет детали, проверяет работоспособность, копается в микросхемах, перенастраивает дроидов заново и разговаривает, разговаривает с ними как можно больше, чтобы не сойти с ума в гулкой тишине, прерываемой лишь мерным тиканьем часовых машинных механизмов. Железных сердец дроидов.
- Фрэнки, ты выспался сегодня? Давай, включайся, не упрямься, я давно тебя не включал, пора бы и погулять немного. Эй, не врезайся в повороты. Аккуратнее.
Шон, в твоей голове такой кавардак, что мне даже завидно. Куда я сунул запасные схемы… Не переживай, сейчас я все поменяю, и ты снова начнешь соображать.
Малышка Мэри, я тоже по тебе скучал, но постарайся не сломать мне пальцы, хорошо? И не мигай так жалобно, сейчас я все проверю.
Время идет быстро. У Нино нет часов, но они не нужны, за все время, проведенное на станции, он научился интуитивно чувствовать поворотные моменты, за которые удавалось цепляться, отсчитывая мерно текущее время. Текущее, словно песок сквозь пальцы. Чертов красный песок.
Когда до обеда остается не более пятнадцати минут, Нино позволяет себе подняться и отряхивает брюки от пыли, скопившейся на полу. К ним постоянно прилипают мелкие крошки, ребята смеются, искренне не понимая, почему бы технику не использовать синтезированную ткань, но Нино нравится выглядеть старомодным. К тому же джинсы – это просто удобно.
Датчик на входе в каюту сканирует сетчатку глаза и на полминуты выдает на экран информацию. Ниномия Казунари, двадцать семь лет, первая группа крови, место рождения Япония, Токио, время рождения, дата, профессия, сексуальные контакты, психологическая совместимость с членами экипажа.
Всю эту информацию Нино выучил практически наизусть, часть из нее вбивал вручную при оформлении на работу и, вероятно, именно поэтому в графе «сексуальные контакты» так и не появилось еще одно имя.
Дверь с тихим скрежетом отходит в сторону и, Нино, щурясь после теплого полумрака технического отсека, делает два шага в каюту.
Девятьсот седьмой день на станции, время – без пятнадцати три.

Чаще всего на станции очень скучно. Об этом предупреждали еще в самом начале, когда Нино только планировал работать техником. Многие почему-то уверены, что работающим на станции приходится ежедневно отбиваться от нападений и бороться с кровожадными мутантами, но это вовсе не так. Возможно, именно так представляют их работу в городских газетах, чтобы были поводы в очередной раз повышать налоги, но, по сути, работа на станции – это ежедневный патруль и попытки хоть чем-то занять огромное количество свободного времени.
Каждый занимает его так, как может. Шо читает, выбирая книги древних авторов, многих имен Нино просто никогда не слышал. Масаки летает над пустыней или, если вновь поднимается ветер, включает программу-воображариум и часами пилотирует придуманный катер. Капитан рисует, уткнувшись носом в планшет и, ворча тихонько, переключает кнопки цветов. Модель планшета у него старая, кнопки переключаются вручную. На новых они подчиняются мысленным приказам, но к новым кэп так и не привык. В голове у него бардак, наверное.
Нино предпочитает просто запираться в своей каюте и думать. Койка жесткая и узкая, на такой сложно заснуть надолго и всерьез, зато легко вскочить на дежурство или при неожиданной атаке. А еще на ней удобно лежать, вытянувшись во весь рост и, разглядывая поблескивающий металлический потолок, размышлять.
Думать можно о разном. Иногда Нино вспоминает родной город, которого не видел уже много лет, иногда город, в котором работал последние годы. Там же находится главный штаб, куда передаются еженедельные отчеты капитана.
Про капитана он тоже думает.
С кэпом Нино впервые встретился в здании штаба. Он искал работу техника, увидел в газете объявление о наборе на станцию и решил сходить. На станции мало кто хочет работать, люди считают, что это очень опасно, а те, кто осведомлен лучше, знают, что это до истерики скучно. Но Нино на тот момент было все равно, деньги были нужны позарез, а на станции хорошо платят.
С капитаном он столкнулся на лестнице, задел его плечом, буркнул извинение и понесся дальше. Потом увидел уже при наборе экипажа, когда проверяли психологическую совместимость. Смешно, с капитаном она составляет всего тридцать два процента, чуть больше необходимого минимума, а они все равно хорошо ладят.
Впрочем, с капитаном сложно не поладить. Нино со всеми подружился как-то почти мгновенно, сработался и привык, но их отношения с капитаном сильно отличаются от отношений с Масаки или Шо.
К кэпу Нино приходит каждый вечер. До отбоя остается чуть больше часа, после отбоя стоит находиться в своей комнате, иначе датчики забьют тревогу, но датчики всегда можно отключить, к тому же час – это не так уж и мало. Часа вполне хватает для того, чтобы побыть рядом.
Нино не всегда понимает, зачем ему это нужно. В городе у него осталась девушка, но они не виделись уже почти три года, так что, наверное, она больше не считает себя его девушкой. А капитан… Это капитан. Нино не приходит в голову как-либо характеризовать их отношения, все равно не получится.
Он просто приходит, тянет молнию на рубашке, говорит о всякой ерунде. Капитан поддерживает.
- Как твои дроиды?
- Нормально. Не хватает запчастей, закажешь из штаба?
- Доложи им сам, а то опять придется отчитываться, почему у нас дроиды ломаются.
- Потому что их так делают. Как твои рисунки? Опять рисовал пески?
- Опять.
Этих разговоров не так-то много, больше, чтобы занять время, разбить молчание, которое обязательно повиснет, неловкое и неуверенное. Когда они молчат, Нино хочется развернуться и уйти, но вместо этого он расстегивает джинсы, стягивая их вниз.
- Когда ты перестанешь носить это старье?
- Никогда.
- Ну и ладно. В них ты даже выглядишь сексуальным.
- Это устаревшее понятие.
- Разве?
- На станции секса не бывает. Не зря об этом шутят в городе.
- Значит то, что мы делаем – почти незаконно?
- Или это не секс.
- Хорошая версия.

В воскресенье у Нино заканчивается работа. За прошедшую неделю он проверил и починил всех дроидов, трех из них запустил патрулировать пустыню, так что до утра понедельника работы не будет точно. Стоило бы пойти поспать, отоспаться впрок перед утренним дежурством, но у Нино с детства не выходит спать впрок, он может только лежать, широко распахнутыми глазами разглядывая темноту вокруг себя. Темнота молчит.
Нино сидит, съежившись в кресле, будто пытаясь стать меньше. В сущности, это не нужно, кресло все равно меняется, подстраиваясь под фигуру сидящего, но Нино так удобнее - становиться меньше и незаметнее.
Рядом Масаки пытается застегнуть молнию на летном комбинезоне. Комбинезон темно-серый, будто покрытый сверху графитом, он плотно обтягивает фигуру и выглядит очень тонким, хотя на самом деле такой не пробьешь ножом или пулей. Форма для пилотов была придумана еще во время войны, призванная защищать от оружия или падений, но, как оказалось, от оружия мутантов она защищала мало.
- Ты летать? – лениво уточняет Нино. Вопрос риторический, но почему бы не поболтать с Масаки, пока есть такая возможность.
- Хочу еще раз пройтись по периметру. Я доверяю дроидам, но… - Масаки смущенно пожимает плечами. Все понятно, ему опять не хватает полетов.
- Можно с тобой? – спрашивает Нино, и сам удивляется вопросу. Лететь сегодня он никуда не планировал, но, наверное, это действительно лучше, чем сутки сидеть в каюте, ожидая возвращения дроидов.
- Собирайся, - Масаки кивает и все-таки дотягивает молнию на комбинезоне до самого конца.
Летать Нино любит. Полеты с детства казались ему чем-то особенным, почти божественным, и он даже поступал в школу пилотов. Туда его, правда, не взяли, организм плохо переносит перегрузки, но это обстоятельство вовсе не мешает Нино любить полеты.
Масаки надевает наушники, по очереди подсоединяет электроды к коже, набирает на пульте одному ему известную комбинацию цифр, букв, звуков и внутренних образов. Каждый катер программируется под определенного пилота, никто другой не сможет им управлять, машина просто не примет чужака.
Психологическая совместимость. Иногда Нино кажется, что весь их мир подстроен на психологии и импульсах мозга.
Несколько секунд Масаки сидит, напряженный и недвижимый, потом коротко выдыхает, облизывает губы и кладет руки на приборную панель. Взлет – это всегда единение с электронным разумом. Взлет, посадка и функция боя, в эти моменты пилот не услышит никого из тех, кто находится рядом. В сущности, он даже перестает быть человеком, становится неким симбиозом электроники и живой органики.
За этим интересно наблюдать. Глаза у Масаки закрыты, ресницы чуть вздрагивают, а губы шевелятся. Он не говорит ни слова, пока катер отрывается от земли и поднимается на необходимую высоту. Только после этого Масаки позволяет себе откинуться на спинку кресла и взглянуть на Нино.
- Опять пялишься? – с усмешкой спрашивает он, - ну чего ты там не видел?
- Это всегда интересно, - Нино пожимает плечами, - это страшно?
- Нет, - отрезает Масаки, прекрасно понимая суть вопроса, - это прекрасно. Я бы предпочел остаться там навсегда.
- А почему бы и не?
- Сам знаешь.
Нино знает. Еще бы не знать. У Масаки с Шо психологическая совместимость почти семьдесят четыре процента. У Масаки с катером – все сто, но выбирает он все равно почему-то Шо.
- Вы с ним опять поссорились?
- Ничего подобного. Просто у него работа, а у меня…
- А у тебя полеты, - заканчивает за него фразу Нино. С этими двумя все с самого начала было понятно. Еще при подборе экипажа. Совместимость больше пятидесяти процентов – это очень, очень серьезно. Об этом даже в книгах пишут, только забывают добавить, какие проблемы при этом возникают.
Совместимость с работой всегда выше.
Нино хочет сказать Масаки что-то успокаивающее на эту тему, хоть как-нибудь подбодрить, но, повернув голову, видит, что Масаки вовсе не до него.
Масаки хмурится, кусает губы и перенастраивает радары.
- Какого черта? Это же просто невозможно. Тут же никого не может…
- Что? – не понимает Нино, а потом смотрит за стекло и понимает все сам.
На красном песке ярко выделяются две черные, будто вырезанные из бумаги силуэты.

2.
Очень сложно тащить кого-то на себе, когда ноги утопают в песке, а солнце будто пытается сжечь тебя дотла, прожечь в твоем теле несколько внушительных дыр. Про то, что хочется пить, даже вспоминать глупо. Пить хочется всегда, это то, к чему привыкаешь в первую очередь, когда оказываешься в пустыне. Здесь хочется пить и выжить, а еще здесь особенно ярко начинаешь понимать, насколько человек зависим от других людей.
Человек не способен выжить в одиночку. Тома отчетливо ощутил этого еще в тот день, когда его приговорили к смертной казни и выкинули за ворота города. Это было утром, в районе шести часов, а вечером он уже лежал, уткнувшись лицом в песок, и думал, что не сможет подняться и сделать хоть сколько-нибудь шагов вперед.
Именно тогда на него наткнулся Джун.
Джун показался ему призраком, случайным виденьем. Поговаривают ведь, что красные пески навевают галлюцинации, но это ведь бывает только с теми, кто умудряется продержаться в пустыне не меньше нескольких дней, а Тома и суток выдержать не смог… Но Джун не был глюком или призраком. Он был вполне живым человеком, достаточно сильным, чтобы помочь Томе подняться, достаточно понимающим, чтобы молча отдать ему свою фляжку, а потом практически на себе дотащить до лагеря банды.
Про то, что Джун спас ему жизнь, Тома помнит постоянно. Это не то, что можно легко забыть, за ним теперь долг, который пока что не было возможности вернуть. Но вернуть придется – Тома это знает.
У песков свои законы, свои правила, зачастую разительно отличающиеся от того, к чему Тома привык за все время жизни в городе. Пески – это почти квест, иногда они даже кажутся искусственно созданными на манер компьютерной игры, потому что выжить там можно, только четко следуя необходимым действиям. Но в случае смерти ты уже не очнешься у себя в комнате, снимая шлем от программы-воображариума.
Все правила и все законы Томе объяснял Джун. Смешно даже, из всей банды Джун выглядит самым младшим, хорошо, если лет на девятнадцать, но это не мешает ему быть взрослым и быть лидером. Если верить самому Джуну, на самом деле ему уже двадцать семь, но в пустыне время застывает, обволакивает, будто консервирует, и восемь лет Джун уже вовсе не меняется. Кудрявые волосы, тощая, будто бы досуха выпитая солнцем фигура, усталый взгляд и порезы на запястьях. Если бы Джун жил в городе, его тут же бы приняли за склонному к суициду человека. Однако в пустыне подобные шрамы говорят исключительно о том, что воды снова не хватает. Кто придумал прибор, преобразовывающий человеческую кровь в воду – бог весть, но этот человек совершенно точно был гением, безумцем и обладал львиной долей черного юмора.
Сбившихся в банды часто называют вампирами, однако пьют они исключительно свою кровь. Банд не то, чтобы много, но достаточно для того, чтобы совершать набеги на племена мутантов или караваны, движущиеся от города к городу. Никаких убийств – только в самых крайних случаях. Никакого насилия или злостного грабежа, берут только самое необходимое – еду, воду, иногда одежду или книги, никогда – деньги, потому что в них все равно нет смысла.
В песках быстро привыкаешь к тому, что смысла вообще нет.
Все это Томе рассказал Джун, который сидел с ним ночью в палатке, смотрел то в сторону, то резко и неожиданно – в глаза, и говорил, говорил, спокойно и размеренно сообщал сведения, необходимые для того, чтобы выжить.
- Останешься с нами? – спросил он уже под утро, когда ночной холод начал понемногу отступать и, даже понимая, что вопрос риторический, Тома чувствовал, что должен ответить на него серьезно.
- Да, - отозвался он, подумав, - да, останусь.
И действительно остался.
Сколько времени прошло с той памятной ночи? Чуть больше года, наверное, безумно долгий срок, по нынешним-то меркам. За это время Тома успел стать жестче и собраннее, привык играть по правилам, перестал бояться вспарывать вены ножом и пугаться собственного отражения в зеркале, одинакового день ото дня. Многое изменилось, а рядом с Джуном он оставался все так же.
Даже сейчас, придерживая его за талию, чуть ли не взвалив себе на плечи.
Несмотря на жару, по позвоночнику ползут капли ледяного от страха пота. А вдруг не удастся? Вдруг не смогут? Вдруг он не успеет?
- Потерпи еще немного, - просит Тома, хоть и знает, что Джун сейчас без сознания, - потерпи, совсем чуть-чуть осталось, мы уже много прошли, скоро придем, и все будет хорошо. Хочешь пить?
Джун не отвечает, конечно, но собственный голос немного успокаивает, даже голова кружится не так сильно, появляются силы сделать еще несколько шагов.
Лишь бы не оказалось, что они запутались. Ориентироваться пришлось только по звездам, Тома абсолютно уверен, что город находится где-то на северо-востоке, еще немного, и можно будет увидеть его стены, высокие и темные. Но вдруг станцию перенесли? Вдруг он ошибся, и ее там нет? Еще одного ночного перехода Джун не переживет точно. А оставаться должником Тома не привык.
На самом деле, Тома сам уже почти не думает о времени. Сложно думать о чем-то, когда мысли разбегаются мгновенно, как песчаные ящерицы. Он просто идет – потому что пока он идет, можно оставаться живым, пока он идет и дышит, можно верить в какой-то счастливый конец, как в детских сказках, которые ему читала мама. В сказках герои боролись со злом, без труда проходили высокие горы, ледяные снега и жаркую пустыню, вот только почему-то ни в одной сказке не упоминалось о том, что иногда героям хочется рухнуть лицом в песок, заглатывая ртом, как воду, каменную крошку.
Он все-таки падает – не сразу, лишь через несколько шагов. Ноги подкашиваются, и Тома больно ударяется коленями, Джун падает рядом с ним. Он кажется непривычно бледным на фоне темного песка. Ну, вот и все, думает Тома, ну вот и все, приехали, вот так все и закончится, и, наверное, это даже честно, я не заслуживаю ничего другого.
Потом он лежит на спине и смотрит в небо. Небо ярко-синее, солнце ярко-желтое, как рисуют в книжках для совсем маленьких детей. Тома смотрит на это солнце, почти не щурясь, и думает, что если немного подключить воображение, то можно представить, будто он лежит на траве у самого дома, скоро мама позовет обедать, а пока что есть солнце, трава и небо. И шмель, который гудит и гудит над ухом, привычно и мерно, надо бы отмахнуться, но от жары лень даже руку поднять.
Гул все нарастает. Тома хмурится и закрывает глаза.

- Черт бы вас всех побрал, кто вас вообще просил притаскивать их сюда?
- А что ты предлагаешь? Надо было оставить их лежать там?
- А если они мутанты?
- Что я, совсем дурак, мутантов никогда не видел? Люди они. Бандиты, наверное, но – люди.
- Может они просто от каравана отбились.
- Масаки, ты видел их ножи? Мирные жители с таким не ходят, не будь наивным.
- Ага, а вот сейчас они очнутся и нападут на нас. Вы этого хотите? Драки?
- О, господи, Шо, не психуй, ни на кого они не нападут. Ты же видишь, в каком они состоянии. Хорошо, если не сдохнут.
- Так может, начнем их лечить?
- У нас самих лекарств не хватает.
- Вот мы и вернулись к началу – зачем вы их притащили?
Тома слышит чужие голоса словно сквозь вату, они пробиваются к нему через глухую к эмоциям и ощущениям темноту. Когда мысли, наконец, возвращаются к нему, он понимает главное – не умер. И, судя по разговорам, никто не умер. Веки тяжелые, их невозможно поднять, Тома пока и не пытается, только пробует по очереди пошевелить руками и ногами. Тело затекло, в кожу тут же будто впиваются миллионы иголочек. Хороший признак.
- Включите уже медика, ну, кто-нибудь.
- А он вообще работает?
- Здрасьте, приехали. Я его чинил позавчера, все прекрасно работало, как раз проверял, когда палец порезал. Вот, видишь.
За шумом разговоров слышен тихий писк – кто-то включил дроида-медика. К коже Томы прикасается ледяной металл, но почти сразу нагревается до температуры человеческого тела. Попискивает, сканирует внутреннее состояние. Тома не видит, но знает, что сейчас на приборной панели бежит светящаяся зеленым строка: диагноз, назначенное лечение, стадия лечения. Все стандартно. Тома видел тысячи таких дроидов, когда приходил к отцу на работу.
Но это было очень-очень давно.
- Второго тоже включи. Этот мальчишка совсем плох.
- Какой он тебе мальчишка? Видишь, сколько шрамов? Ему должно быть за тридцать.
- Раз выглядит, как ребенок – значит для меня он ребенок.
- Ему вода нужна.
- Всем нужна вода.
Тома слушает чужие разговоры и даже не хочет открывать глаза. Ему и так уютно. Лежать, ощущая покалывание по всему телу – это дроид сканирует отклонения от нормы, их у Томы, видимо, до черта и больше. Слушать, как разговаривают люди. Обычные, живые люди, которые даже бывают в городе. Люди, которые хорошо друг друга знают. Просто люди. А значит, Тома с Джуном выживут. Надо только дождаться этого момента.

Когда Томе было десять лет, он мечтал стать программером. В десять многие мечтают о профессии программера, она кажется какой-то необычайно таинственной и интересной. Потом, конечно, дети вырастают и находят себе занятие по душе, но Тома очень долго хотел писать программные коды. Для дроидов, не для дроидов – какая разница.
Потом мечта как-то забылась, а теперь вспоминается снова. Наверное, потому, что вокруг хватает дроидов, или их элементов. За время жизни в пустыне Тома как-то отвык от того, сколько техники окружает человека в обычной жизни. Свет включается автоматически при входе в помещение, для допуска к компьютерной системе необходим личный психокод, а кресла подстраиваются под фигуру, стоит только в них сесть. Ко всему этому быстро привыкаешь и столь же быстро отвыкаешь, стоит только оказаться вне городских стен. Вот Тома и отвык.
Он сидит в кресле, удерживая обеими руками тяжелую кружку с холодным чаем. Ничего другого сейчас не хочется, только воды или чая, обязательно холодного, потому что кондиционер в каюте, конечно, весьма приятен после пустынной жары, но даже его не хватает.
Тома облизывает губы, несколько секунд разглядывает кружку и только потом подносит ее ко рту, жмурится довольно, наслаждаясь горьковатым привкусом. В каюте полнейшая тишина, Тома смотрит только на кружку с чаем, но и так знает, что на него сейчас смотрят все. Смотрят и ждут. Все эти люди, которых он узнал буквально час назад, теперь ждут от него каких-то объяснений, каких-то умных слов… Зачем? Для чего?
Джун все еще в медицинской каюте, дроид, наверное, не отходит от него ни на шаг. Состояние уже вполне совместимое с жизнью, но в себя Джун пока не приходит. Дроид пишет, что это нормально. Наверное, действительно нормально, Тома не знает. В его кровь никогда не попадал яд оружия мутантов.
- Не молчи, пожалуйста, - наконец просят его, и Тома поднимает голову. Вот этого мальчишку в темно-синем комбинезоне зовут Ниномия. У него очень усталые глаза и невероятные руки. Под этими руками дроиды оживают и начинают слушаться. Тома подумал бы даже, что Ниномия и сам дроид, но по его венам течет вполне человеческая кровь.
- Я не знаю, что говорить, - качает он головой, - каких слов вы от меня ждете? Кто я такой, вы знаете сами. И зачем я пришел, вы тоже знаете. Надо что-то еще?
Мужчина в очках и темно-сером пиджаке поверх белой футболки тихо ударяет ребром ладони по мягкому подлокотнику кресла. Его, кажется, зовут Сакурай, и он стратег. Это заметно в первую очередь по очкам – такие носят исключительно те, кто занимается финансовыми кодами и стратегическим планированием. Рядом с ним сидит пилот – серый, металлического оттенка комбинезон и пара нашивок выдают его с головой. Пилота зовут Масаки, и если бы не он, Тома с Джуном до сих пор валялись бы в пустыне, и их медленно заносил бы песок.
- Надо, - просит пилот, осторожно гладит Сакурая по голове, и тот мгновенно успокаивается, - что вы планируете делать дальше? Ты же знаешь, по международным законам мы не имеем права отпустить вас живыми. Но и убивать вас было бы как-то глупо, тебе не кажется? Иначе смысл был вас лечить?
- А зачем лечили? – огрызается Тома.
- Мы не убийцы, - напоминает капитан, и Тома косится на него. Капитан серьезен, спокоен и тверд. У капитана форма военной академии, длинные сухие пальцы и невозмутимое выражение лица. Только где-то в глубине глаз мелькает неуверенность и легкий страх.
- И что же тогда?
- Вы останетесь здесь. По крайней мере, пока твой друг полностью не вылечится.