Небо, сапфир, лазурь.
если мне бы глаза твои - небо, сапфир, лазурь.
я бы ими сказал все то, что хочу сказать.
я бы видел сны, но сна - ни в одном глазу.
но у меня никогда
не будут твои глаза.

то, что писалось на однострочники

короткое и хреновое продолжениеКаждый раз, когда на улице идет дождь, Тибальту хочется вспомнить детство. Ему хочется, как в детстве, когда их на осенние каникулы увозили в предместья Вероны, босиком побегать под ледяными струями, прыгая в лужи и наслаждаясь каждой секундой своего существования, того самого, которое здесь и сейчас.
Тогда, в детстве, он мог не думать об учебе, о жизни, о даже не открытых еще учебниках по экономике и праву. Он не знал, что когда-нибудь будет учиться на юридическом факультете, не знал, что чертов Ромео, который вечно был лидером и не разрешал ребятам брать Тибальта в футбольную команду, тоже вырастет и вместо рогатки будет носить в кармане джинсов маленький, но увесистый пистолет, который он однажды показывал Бенволио во дворе университета. Увидев Тибальта, он сначала прицелился в него, а потом расхохотался и выпалил в воздух, и они с Бенволио куда-то умчались. Еще несколько секунд простояв на месте, Тибальт вдруг с ужасом понял - на какое-то мгновение он поверил в то, что Ромео действительно может его убить, вот так, со всеми своими вечными шуточками, пожиманием плеч и невинной улыбкой. Понял – и ему стало по-настоящему жутко. В тот же день Тибальт провел почти три часа в магазине холодного оружия и купил себе небольшой метательный нож, который теперь всегда носит при себе. Конечно, нож не пуля, но Тибальту нравилось думать, что он не совсем безоружен.
За окном идет дождь, а юноша торопливо пишет в ярко-красном блокноте конспект параграфа, листает учебник, отчеркивает отдельные места, а потом берет ноутбук, чтобы найти дополнительную информацию по интересующим его моментам. Учеба увлекает его, заставляя погружаться с головой в занятия, в разбор тем, в написание сочинений или эссе исключительно для личного пользования, в прочтение дополнительной литературы. Он уже привык жить в быстром ритме, когда на сон тратятся короткие часы, а все остальное время наполнено учебой, музыкой в наушниках, и…
И – да, Меркуцио.
Как ни странно, но этот кудрявый пират Сильвер так прижился в квартире Тибальта, что иногда тому кажется, что он жил там всегда, и что вовсе он не пират, а очень даже кот, черный, пушистый котяра, и порой племянник Капулетти тянется почесать его за ухом, приходя в себя только тогда, когда Меркуцио смеется и, перехватив его руку, касается губами внутренней стороны ладони. От этого жеста Тибальта бросает в дрожь.
Хотелось бы сказать, что он приходит ежедневно, в одно и то же время, но это не так. Он приходит, когда ему вздумается, и уходит так же внезапно, оставляет на кровати Тибальта компакт-диски и сигаретный пепел, но всегда моет за собой кружки из-под кофе и шикарно готовит, в то время, как сам Тибальт способен только разогреть пиццу. Меркуцио оставляет записки на разноцветных листочках, пришпиленных магнитами к холодильнику, рисует на них забавные рожицы, и в такие минуты Тибальту начинает казаться, что они уже почти семья, и его даже не пугает эта мысль, и вот тогда Меркуцио снова ускользает.
Иногда Тибальт видит его на улицах в компании Ромео и Бенволио, и тогда где-то под грудной клеткой зарождается жгучая ревность, которая того и поди, начнет сочиться из-под ногтей. Он на полном серьезе думает о том, что Ромео стоило бы умереть, начинает придумывать планы, выискивает в магазинах хороший пистолет, а потом Меркуцио приходит снова, кидает рюкзак на пол, и Тибальт мгновенно забывает и о Ромео, и об оружии, и о смерти. Он забывает вообще обо всем, когда приходит Меркуцио. И дело даже не в том, что это любовь, или какие-нибудь там глупые придуманные чувства, просто Меркуцио возвращает его к жизни, а если точнее, то просто дарит ему новую жизнь, показывает новые дороги и новые возможности, обещает быть проводником, и Тибальт доверчиво хватается за его теплую руку.
Он и сегодня приходит, как всегда внезапно, и, услышав в тишине квартиры звук ключа, поворачивающегося в замке, Тибальт мгновенно убирает ноутбук и напряженно прислушивается, сгруппировавшись, как перед прыжком. Он прислушивается к знакомым звукам так, будто он них зависит, по меньшей мере, его жизнь. Звук молнии – Меркуцио расстегивает куртку. Глухой, тяжелый звук – рюкзак падает на пол. Слышно, как Меркуцио присаживается на корточки, чтобы развязать шнурки на кедах, слышно, как он приглаживает волосы быстрым движением, слышно, как он почти бесшумно проходит в комнату и включает свет.
- Ты почему не спишь? Уже почти одиннадцать, а тебе к первой паре, - напоминает Меркуцио. Он, кажется, досконально знает расписание, и он единственный, кто следит за тем, чтобы Тибальт хоть немного высыпался.
- Я еще не закончил, - племянник Капулетти захлопывает блокнот и поднимается из-за стола, чтобы, обернувшись, улыбнуться Меркуцио. Тот стоит, и волосы его мокрые от дождя, тяжелые, и футболка почти вся промокла, сквозь нее можно увидеть, какой он худой и гибкий, словно гончая, и от этого сравнения Тибальта бросает в дрожь, он и сам не понимает, почему думает обо всем таком. Просто думается.
- Ничего, закончишь завтра, - жизнерадостно заявляет Меркуцио и включает музыкальный центр. Он всегда его включает, когда приходит домой, всегда очень тихо, на пределе слышимости, и Тибальт уже привык, что небольшую квартиру его постоянно наполняют какие-то звуки, какие-то голоса, музыкальные группы, которых он никогда не слышал, тексты песен, которых он никогда не написал бы, мысли, которых он никогда не подумал бы.
Наверное, потому, что в присутствие Меркуцио, он думает только о Меркуцио.
«Life's great, life's grand, future all planned…» поет неизвестный исполнитель, и, падая на диван, Тибальт думает, что начало этой песни точно про него.
Он падает на кровать, смотрит в потолок и думает о том, что все в последнее время слишком странно и непонятно. Он думает о том, что Меркуцио сейчас на кухне варит кофе, и безумно хочется подойти к нему сзади, уткнувшись носом в затылок и стоять так долго-долго, прислушиваясь к чужому дыханию. Он думает о том, что Джульетта снова в кого-то влюбилась и не хочет говорить в кого, хотя он, старший брат, имел бы право знать. Он думает о том, что Ромео с Бенволио в последнее время совсем зарвались, вечно сбегают с занятий и где-то шляются, а преподаватели их покрывают, и вроде бы это не его, Тибальта, дело, но все равно безумно обидно. Он думает о том, что завтра Меркуцио снова уйдет, и снова его не будет несколько дней, он просто кошак, гуляющий сам по себе, и даже если безумно хочется оставить его рядом, приходится мириться с его любовью к свободе.
Он думает, думает, думает, а неизвестный исполнитель где-то на грани сознания поет о любви, и тяжелая, теплая темнота наваливается со всех сторон.
Тибальт уже не слышит, как Меркуцио зовет его пить чай и ужинать.
Он уже не видит, как подойдя к кровати, Меркуцио мягко проводит пальцами по его щеке.
Но, тем не менее, он улыбается во сне.

продолжение. дневник Тибальта.
Последние три недели Тибальт постоянно носит с собой маленький зеленый блокнот, который прекрасно помещается во внутренний карман теплой куртки. Это нечто вроде личного дневника, настолько личного, что его не сможет прочитать никто и никогда, даже Меркуцио, хотя уж ему бы Тибальт рассказал все, что угодно. Но он тешит себя мыслью, что эта маленькая игрушка в зеленой обложке – тоже немного Меркуцио, хотя бы потому, что когда рука Капулетти выводит темной ручкой косые и ломкие слова на разлинованной бумаге, он ясно видит перед глазами смешливого мальчишку, который в свои двадцать один так и не превратился в мужчину, да никогда уже, наверное, не превратится. Меркуцио наливает чай, тихо смеется и очень внимательно слушает все эти откровения, записанные быстро, на обшарпанном подоконнике в перерыве между парами, в тишине университетской библиотеки, дома, уютно устроившись в ярко-красном старинном кресле стиля ампир, которое до этого стояло в семейном особняке, в спальне Тибальта, а потом он перевез его в свою квартиру, чтобы каждый раз, с ногами устраиваясь в этом громоздком сооружении, можно было снова почувствовать себя пятилетним ребенком.
Когда ему было пять лет, Тибальт впервые оказался в том огромном доме, где звук шагов эхом отлетает под сводчатый потолок, а в лабиринте коридоров можно запросто заблудиться.
«Теперь ты будешь жить здесь» сказали мальчику, а он все глотал быстрые злые слезы и боялся спросить, когда же за ним придет мама. И так было понятно, что никогда.
В этом кресле он спасался от ссор между тетей и дядей, от плача маленькой сестренки, от страха быть наказанным, от сломанных игрушек, от всего, что хоть чуть-чуть пугало его, было непривычным или неправильным. Так было в пять лет, так было сейчас, тринадцать лет спустя, когда вернувшись домой и торопливо поев, он забирался в кресло и открывал блокнот.
Меркуцио не появлялся вот уже полтора месяца, и единственным, что хоть чуть-чуть спасало от одиночества, была возможность писать эти короткие письма. То ли себе, то ли тому, кто не сможет их прочитать.
«Сегодня на улице ужасная погода, с утра шел ледяной дождь, а к вечеру лужи покрылись тонким хрустким льдом, который почти не скользит и легко ломается под ногами. Я скучаю по лету и солнцу, но еще более я скучаю по тебе, и я знаю – ты сейчас там, где лето и солнце круглый год. Возвращайся уже, а? Знаешь, я дошел до того, что подслушиваю разговоры Ромео и Бенволио, уж с ними ты точно общаешься, но они совсем не говорят о тебе, и мне становится безумно грустно и тоскливо. Я чувствую себя идиотом, я чувствую себя неправильно, это ужасно смешно, что я постоянно думаю о тебе, но даже на парах я думаю о тебе, и какое же счастье, что ты об этом никогда не узнаешь. Но когда же ты, наконец, приедешь?»
По утрам он торопливо убегает из дома, пьет горчащий кофе в маленькой кофейне на углу, и девушка-официантка привычно улыбается ему. На мгновение Тибальт задумывается о том, что у нее светлые, летящие волосы и длинные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, и он даже подумывает о том, чтобы оставить приглашение на свидание на белой салфетке, но… Но.
После кофе уже не так хочется спать, и Тибальт находит в себе силы дойти до университета и устраивается на каменной скамейке у входа. Северный ветер ничуть не смущает его, и замерзшими пальцами он вновь открывает блокнот.
«А сегодня я узнал, что ее зовут Клара, и на левой руке у нее разноцветная бисерная фенечка, и знаешь, я все не могу понять, сколько ей лет, иногда мне кажется, что ей всего двадцать, а иногда – что ей далеко за сорок, но это абсолютно неважно, потому что когда, по воскресеньям, я смотрю на нее сквозь дымку, поднимающуюся над чашкой с капуччино, я вижу небольшие белые крылья за ее спиной.
Сейчас мне как никогда надо, чтобы хоть у кого-то были небольшие белые крылья за спиной. У тебя их не было, зато у тебя были зеленые кеды, в которых ты будто летал, и, наверное, ты был этаким Гермесом, приносящим мне добрые вести. Просто теперь тебя ждут твои боги, да? Но ты вернешься? Я знаю, ты вернешься. Когда наступит весна, ты обязательно придешь».
Январь он ощущает лишь по календарю, ежедневно отрывая тонкие листочки и тут же выкидывая их в корзину для бумаг, даже не взглянув. День, другой, минус три на улице, лекции, сессия, ежедневные занятия четко с девяти утра до девяти вечера, в десять часов – вечерняя сигарета и спать, привычная смска Джульетте: «спокойной ночи, сестренка», смайлик в ответ, тишина в голове, тишина в душе, тишина в жизни.
Февраль наступает вместе с истерикой Джульетты и неловкими попытками ее успокоить. Тибальт гладит ее по голове, осторожно обнимает и позволяет заливать свою рубашку горькими слезами.
- Я люблю его, люблю, понимаешь? – всхлипывает девочка, шмыгает носом, но наотрез отказывается называть имя своего избранника, и брату приходится лишь гадать, кто умудрился разбить ей сердце. Кто-то из одноклассников? Внешкольных друзей? Случайный знакомый?
А кто умудрился разбить сердце ему самому?
«Сегодня я снова пил кофе, и там всем раздавали салфетки с пожеланиями, не знаю уж, с чего вдруг решили так сделать, да это и не важно. Важно, что она подошла ко мне и протянула эту салфетку, когда уже поставила чашку с кофе на столик, протянула и посмотрела мне в глаза так, будто понимает, ну, то есть вообще все понимает, и про тебя, и про меня, и про то, что я думаю… Не знаю, как описать. Протянула, я взял салфетку в руки, чтобы прочитать, и там было только три слова: «все будет хорошо». Глупое такое пожелание, тебе не кажется? Безумно банально, да, но дело опять же не в этом. Дело в том, что когда я поднял взгляд, ее уже около столика не было, и вообще нигде не было, она бы не успела так быстро на кухню уйти, я бы заметил. Я потом специально к бармену подошел, спросил, а он удивленно на меня посмотрел, и ты знаешь (ты уже знаешь, что я хочу сказать), никакой блондинки Клары у них не работало, ни сейчас, ни с момента основания кофейни, он-то здесь с первого дня работает и всех официантов до сих пор помнит.
И, знаешь, я уверен, что крылья мне не показались».

Меркуцио возвращается ночью на первое марта, бесшумно входит в квартиру, стягивает зеленые кеды и проходит в комнату. Тибальт спит уже, разметавшись на кровати, и маленький зеленый блокнот лежит в изголовье. Взяв его в руки, Меркуцио торопливо листает страницы, кивает понимающе и улыбается так, будто только что встретил старого друга. Нагнувшись, он целует Тибальта в кончик носа и уходит на кухню.
До утра в квартире витает запах кофе и слышно шелестение страниц.

Смотрите также