[geniegay]

В прошлый пост уже не помещается, так что пусть будет здесь.

Название: Метро
Автор:  гений-гей.
Бета:  Девятый Аркан
Фандом: Mozart L'Opera Rock
Рейтинг: R (в далеком и светлом будущем)
Пейринг: Микеле/Флоран
Предупреждения: АУ, ООС
Дисклаймер: мой только текст.
Краткое описание: Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка - Париж, 2006 год.
первые восемь глав

0.9
Зима была долгой. Зима была очень долгой, пронзительно холодной, непривычно снежной для Парижа и какой-то невероятно, до волчьего воя тоскливой, так что Фло даже отыскал в шкафу книжку про Мумми-троллей и утыкался в нее каждый вечер, вернувшись с работы, будто бы верил, что эта милая, совсем недетская сказка может вернуть ему уверенность в завтрашнем дне и надежду на счастливую весну, которая, разумеется, рано или поздно придет.
Но весна все не приходила, а снег все шел, и каждое утро, несмотря на холодный ветер за окном, приходилось отправляться на работу. Фло весь день, пытаясь не сойти с ума от сонливости, усталости и общего разбитого состояния, мечтал о том прекрасном моменте, когда он все-таки вернется домой, включит свет везде, где только можно, включая ванную, устроится в кресле с чашкой чая и будет слушать, как Микеле, сидя на полу, играет на гитаре. Идиллия, черт возьми. Дурацкая идиллия, как мозаика, составленная из обобщенных представлений об идеальном вечере, детских сказок и нелепых кусочков из женских романов. Дурацкая, но оттого не менее притягательная.
Честно говоря, Фло уже не мог представить свою жизнь без Микеле. Итальянец так органично в нее вписался, так быстро стал одним из важнейших компонентов существования, что Флоран даже не пытался анализировать, в какой именно момент их осторожно-неуверенные отношения любовников перешли в нечто большее, что он сам предпочитал называть словом «очень близкие друзья», чтобы не говорить «любовь». Какая разница, когда и почему это произошло, важно лишь, что Микеле действительно находится рядом с ним и, слава богу, никуда не собирается пропадать. Днем он все так же работал во всевозможных барах, периодически пытаясь найти хоть какую-то постоянную работу, но все, даже самые отчаянные попытки заканчивались ничем. Впрочем, Микеле не унывал и, кажется, вовсе не задумывался о неудачах – он просто шел вперед, не оглядываясь на прошлое, и именно это качество постоянно восхищало Флорана.
Жизнь, тем не менее, показала, что даже если мы не оглядываемся на прошлое, прошлое частенько оглядывается на нас.

Весна наступила практически внезапно, наверное, потому, что в нее трудно и страшно было поверить. Просто в какой-то момент снег начал таять, на головы несчастных граждан полил проливной дождь, который порой заканчивался лишь для того, чтобы на ярко-голубом, как с картинок, умытом небе появлялось солнце. Воздух, наконец, прогрелся, и ходить на работу стало гораздо приятнее, чем было до того, тем более, что в наушниках мгновенно начала звучать какая-то весенняя, позитивная музыка.
Но если смотреть правде в глаза, Фло был не так уж счастлив, не так уж рад приходу весны. Конечно, стоило выйти на улицу, и он щурился от яркого солнца, улыбался довольно и включал погромче плеер, но дома… Дома было хуже.
Микеле, всегда такой довольный своей жизнью, Микеле, который даже в самые сложные периоды говорил: «ничего, прорвемся», этот вечно жизнерадостный, вечно сумасшедший итальянец вдруг стал непривычно тихим и молчаливым, плохо спал и просыпался где-то в районе шести утра, за час до звонка будильника на телефоне Флорана. Варил кофе, замазывал какими-то кремами синяки под глазами, но Фло же все равно видел, какие усталые и несчастные у него стали глаза, как дрожат пальцы, когда он берется за гитару, и какая безумная усталость скользит во всех его движениях, жестах и словах.
Фло не спрашивал. Мог, конечно, спросить, и, скорее всего, получил бы какой-нибудь короткий, произнесенный хрипловатым голосом ответ, но предпочитал молчать. Ожидал, пока Микеле сам что-нибудь расскажет. Старался хоть как-то развеселить, поднять настроение, вытаскивал в выходные на прогулку, дарил какие-то внезапные мелочи, которые скорее принято дарить юным девушкам-хохотушкам, а не взрослым уставшим итальянцам, но… Все как-то не помогало. Микеле, разумеется, бурно радовался подаркам, ржал, как конь, над наспех придуманными шутками, даже отыскивал в интернете новые рецепты кофе, чтобы порадовать Флорана в очередной раз, но Фло-то чувствовал, что в их странной жизни вдвоем что-то с тихим треском сломалось. Сломалось потому, что сначала что-то сломалось и порвалось в жизни самого Микеле, в той ее части, которой Локонте с Флораном не делился и старательно оберегал от посторонних глаз. И Фло было страшно подумать, что из-за этой дурацкой ошибки (чьей? Неизвестно) все могло в любой момент рухнуть в пропасть. Он думал об этом так часто, что всеми своими мыслями, всеми своими снами-кошмарами вполне возможно вызвал какого-то специального дьявола, дьяволенка, созданного исключительно для того, чтобы испортить им жизнь…
И пропасть все-таки разверзлась под подошвами их кроссовок.

Когда Микеле с утра не было дома, Фло не особо беспокоился. Ну, переживал, конечно, но подозревал, что у его прекрасного крашеного друга могут оказаться личные дела, которые требуют скорого решения. Написал смс, подумал, отправил ей вслед еще и улыбающийся смайлик и ушел на работу.
Когда, вернувшись домой, Флоран вновь не обнаружил Микеле в квартире и не нашел никаких следов, намекающих на то, что итальянец побывал дома в его отсутствие и убежал снова, он забеспокоился уже серьезнее, позвонил Локонте, но, не получив ответа, решил, что Микеле просто-напросто торчит в клубе с утра, и у него нет времени отвечать на телефонные звонки, или вовсе звук выключен, такое с ним часто бывает. Беспокойство потихоньку зрело где-то глубоко в его душе, но рациональный и логический ум требовал не паниковать, а немного подождать, дескать, не пристало взрослому мужику устраивать истерику на пустом месте, тоже мне, проблема, любовник где-то шляется, вернется же, рано или поздно. Но чем дальше бежала часовая стрелка на часах в кухне, тем сильнее беспокойство перевешивало доводы разума и тем сильнее Фло хотелось сорваться с места и побежать искать этого несносного взрослого ребенка. Он позвонил ему еще пару раз, еще пару раз не получил ответа, но старательно оставался на месте, пока стрелка часов не достигла половины одиннадцатого. Тут Фло понял, что дальше ждать просто невозможно, он либо сойдет с ума, либо отыщет этого идиота и хорошенько надерет ему уши.
Торопливо собравшись, наспех зашнуровав кроссовки и подхватив любимую кожаную куртку, Флоран выбежал на улицу, под накрапывающий холодный дождик.
До клуба, где сегодня выступал Микеле, было часа полтора пешком, на метро, конечно, ближе, но до метро еще нужно было добежать, а потому Фло принялся ловить попутку, мгновенно замерзшими руками застегивая старую, плохо слушавшуюся молнию на куртке. Еще десять минут на то, чтобы таки словить такси, двадцать – на то, чтобы доехать до узкого проулка, в конце которого ярким неоновым светом горело название клуба, одиннадцать с половиной ушли на то, что поговорить с барменом и, почти физически ощущая, как холодеет где-то под ребрами, узнать, что Микеле ушел из клуба еще часа два назад.
Не обращая внимания на взволнованные вопросы кудрявого мальчишки за стойкой, Флоран пробормотал что-то извинительно-прощательное и, не медля ни секунды, снова вышел на улицу, под теперь уже проливной дождь.
Если Микеле ушел уже два часа назад, то давным-давно должен был быть дома, и уж точно взглянул бы на мобильный телефон, хоть пару раз. Может быть, он просто не хотел говорить с Фло? Или был слишком пьян? Что-то случилось? Вопросы пойманными птицами бились, кричали, напоминая о себе, разрывали черепную коробку, и Флорану безумно хотелось сесть на мокрый асфальт, обхватить голову руками и тихо, пронзительно, по-волчьи завыть. За что ему все это? Что он такого сделал в чертовой прошлой жизни, чем заслужил это ужасное, горячее, болезненное, разрывающее чувство к блондинистому идиоту, от которого даже уйти не получается, и не получится, наверное, никогда, потому что стоит только отпустить его хоть ненадолго, как сердце, как в этих дурацких женских любовных романах, начинает биться с какой-то учащенной скоростью и хочется то ли головой о стену побиться до кровавой юшки, то ли дурака этого, любимого, несказанного, к себе прижать.
Фло бы еще долго, наверное, носился по городу, звонил на мобильный Микеле, обыскивал бы все близлежащие бары, в которых мог бы оказаться пьяный насквозь итальянец, если бы случайный, внезапный какой-то, резкий звонок не заставил его подпрыгнуть на месте, чуть не поскользнувшись на мокром асфальте, и торопливо выдернуть телефон из кармана.
- Микеле? Микеле, ты где, скотина такая, я ж тебя по всему городу ищу, и…
- Вы его друг? Или кто? – перебил его монолог тихий, усталый, но участливый голос.
- Д-друг… - запнулся Флоран и мгновенно напрягся, - что произошло?
- Он попал под машину в состоянии сильного алкогольного опьянения. Вы могли бы приехать? Адрес… - голос, видимо принадлежавший дежурному врачу, так же устало продиктовал адрес больницы и затих, дожидаясь ответа.
- Я… да, я сейчас приеду. Через десять минут… а, нет, через десять не получится, надо ловить такси… Тогда через двадцать. Можно через двадцать? – Фло запинался, спрашивал какие-то ненужные вещи, а голос его дрожал. Левым плечом прижимая телефон к уху, он тщетно пытался найти сигареты в карманах куртки, но, наверное, он оставил их дома, когда убегал.

1.0
В больнице было холодно и, в это время суток, почти пусто. Тишина, темнота, белые стены и гулкое эхо шагов, когда идешь по скользкой плитке пола в коридоре.
- Он… в порядке? – шепотом спросил Флоран у дежурного врача. Ему почему-то было безумно страшно говорить в полный голос, как будто бы от громких, ярких звуков могло что-то измениться и переломиться, - ну, я имею в виду, сейчас в порядке?
- Относительно, - врач пожал плечами. Было видно, что столь внезапная ситуация не доставляет ему особого удовольствия, а растрепанный и взволнованный Флоран вызывает скорее смутное подозрение, - особо сильных повреждений нет, если вы это имеете в виду. Сломано запястье, но это результат неудачного падения, небольшое сотрясение мозга, но в остальном только ссадины и царапины, волноваться нечего, угрозы для жизни нет.
- Как это произошло? – осторожно уточнил Фло и сел на короткий кожаный диванчик в углу коридора. Если бы его могли прямо сейчас пустить к Микеле, то уже пустили бы, а канючить и кидаться грудью на дверь палаты он готов не был.
- Насколько я знаю, машину занесло на повороте, вы же видели, какой был дождь. А ваш друг, судя по всему, был слишком пьян, чтобы среагировать. Ему повезло, что рядом были люди, которые вызвали скорую, сам-то он мгновенно потерял сознание.
- Он сейчас спит? К нему можно? – взволнованно спросил Фло, понимая, что все-таки обязан увидеть итальянца, и когда врач, вздохнув, кивнул на дверь палаты, он торопливо поднялся, испугавшись вдруг, что сейчас медик передумает и не пустит его к Микеле.
В палате было гораздо теплее и не так темно, все койки, кроме той, на которой лежал Локонте, пустовали, и Флоран уже смелее, не боясь кого-то разбудить или помешать, подошел к итальянцу, сев на край кровати.
- Я ненадолго, - мягко произнес он, когда Микеле открыл глаза и попытался, опираясь на здоровую руку, сесть, прислонясь к подушке, - уже совсем поздно, меня выгонят минут через десять, вообще-то посещения запрещены, но мне разрешили…
- Ага, я так и понял, - отозвался Микеле и глупо улыбнулся, - я рад, что ты пришел. Правда, рад. Я… Я, наверное, должен извиниться, да? За свое поведение?
- Должен, - Фло кивнул серьезно, - но с этим мы, пожалуй, подождем до того момента, пока тебя не выпишут. А сейчас я хотел хотя бы знать, какого черта ты вообще повел себя таким образом.
- Фло… - Микеле скривился и отрицательно покачал головой, - Фло, давай не сейчас? Это долгая история, я не успею рассказать ее за пятнадцать минут. Давай потом? Пожалуйста. Когда я вернусь, я все тебе расскажу, и все будет хорошо. Все-все. Обещаю.
- Хоть намекни, - жалобно попросил Флоран, - я же вообще ничего не понимаю, дурак.
Микеле вздохнул, взъерошил волосы и откинулся обратно на подушку, снизу вверх глядя на Фло задумчивым и безумно виноватым взглядом, и почему-то создавалось впечатление, что он мысленно просит прощения не только за то, что уже сделал, но и за то, что сделает еще много-много раз. И самое ужасное состояло в том, что Фло готов был его прощать. Каждый раз. Тысячу раз. Миллион раз. Всегда.
- Я не дурак, - наконец произнес Микеле, - просто я неудачник. А ты иди домой, правда. Не волнуйся за меня. Все же в порядке, да? Завтра меня, наверное, выпишут, серьезных травм нет, и я вернусь к тебе. Буду варить тебе кофе и просить прощения на коленях. И, нет, это не то, о чем ты сейчас подумал, извращенец, - и Локонте так весело и смешливо расхохотался, что Флоран тоже начал улыбаться, хотя еще несколько секунд и подумать не мог, что сейчас его губы могут растянуться в улыбке.
И сейчас, наверное, нужно было все-таки встать и уйти, не мешать Микеле спать, да и самому вернуться домой, чтобы хоть немного поспать, но почему-то Флорану было очень страшно оставлять своего итальянца одного, особенно сейчас. Ему казалось, что стоит оставить его здесь, стоит уйти, как обязательно случится что-нибудь непоправимое, что-нибудь, что он не сможет контролировать.
Но Микеле улыбался спокойно и даже ласково, и единственное, что Фло действительно мог сделать, это подняться и уйти.
- Ладно, - произнес он и нагнулся, чтобы поцеловать Локонте в уголок губ, - спи, давай, идиот. Завтра за тобой заехать?
- Да не надо, - Микеле покачал головой, - сам доберусь, не волнуйся. К тому же, у тебя завтра работа. Вернешься домой, а тебя жду я. И кофе. И ужин.
- Идиллия, - фыркнул Флоран и поднялся-таки.
Уже выходя из палаты, открыв дверь, он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Микеле. Итальянец лежал к нему спиной, подтянув ноги к груди. И, если Флорану не показалось, его плечи нервно подрагивали в беззвучном плаче.

С утра все пошло наперекосяк. Флоран пришел на работу, решив отпроситься на сегодняшний день, чтобы все-таки приехать за Микеле в больницу, и его даже согласились отпустить, но только после того, как он закончит с обещанным отчетом. Решив все сделать за пятнадцать минут, Фло в итоге провозился с отчетом больше часа. Второпях выбегая из здания офиса, он умудрился порвать рукав рубашки, но даже не обратил на это внимание. Такси, как всегда, не ловилось, нехорошие водители заламывали такие цены, что Флоран начинал всерьез задумываться о карьере стриптизера, как о единственно прибыльной, а в метро была такая привычно убийственная давка, что, в конце концов, Мот, забыв о своем человеколюбии, принялся распихивать людей локтями, пытаясь как можно быстрее добраться до места назначения.
Он ужасно запыхался, пока добежал до больницы, безумно хотел пить, но все это оставил на потом, на то прекрасное время, когда они с Микеле все же вернутся вместе домой и можно будет ни о чем больше не беспокоиться.
Но, похоже, жестокая реальность решила, что Флоран еще недостаточно настрадался за прошедшие сутки.
- Микеланджело Локонте? – спросила симпатичная рыжая девушка, которая заведовала выпиской, - такой лохматый блондин со сломанным запястьем? – насмешливо уточнила она, - а, так он выписался еще пару часов назад, за ним молодой человек пришел, брат, кажется, я не уточняла. А вы ему кто? Друг? Ой, как жаль, что он вас не дождался, не знал, наверное, что вы придете…
- Да… не знал… - обреченно пробормотал Фло, развернувшись и собираясь ехать домой, чтобы ждать Микеле там, но тут девушка вновь окликнула его.
- Ой, подождите. Вы Флоран Мот, так? Да-да, все правильно. Вот, он вам письмо оставил, - она протянула Флорану узкий белый конверт, - как это романтично, эпистолярный жанр, - лукавая улыбка скользнула по ее губам, и Фло почти машинально улыбнулся в ответ, хотя сердце стучало так, что грозило в любой момент вырваться из груди и упасть на кафельный пол неаккуратным окровавленным комком человеческого мяса.
Ему было страшно. Ему было безумно, невероятно страшно, когда он садился на диван в холле, когда дрожащими пальцами распечатывал письмо, разворачивал аккуратно сложенный лист бумаги и вчитывался в летящий рваный почерк.

«Привет, Фло. Когда ты это читаешь, меня, наверное, уже нет в городе, ну, или я надеюсь, что меня тут уже нет. Я не стану говорить, куда еду, потому что слишком хорошо знаю тебя и знаю, что ты тут же помчишься меня возвращать, а это глупо и бесполезно. Помнишь, я обещал тебе все рассказать? К сожалению, я не могу рассказать все это лично, поэтому садись и читай внимательно.
Я неудачник, Фло. Знаешь, я, правда, неудачник. В последнее время на меня навалилось столько разных проблем, с которыми я не могу справиться, что я боюсь, однажды они просто навалятся на меня все вместе, и я задохнусь. Я не хочу, чтобы ты об этом задумывался, вообще, не хочу, чтобы ты об этом знал, и впутывать тебя в это не желаю. Одна из моих проблем – моя бывшая девушка, Синтия, ты должен ее помнить. Она выматывает мои нервы и мою душу, но иногда мне кажется, что, несмотря на все, я все равно люблю ее. Я запутался, Фло. Я запутался в своих чувствах к тебе, в своих чувствах к ней, но единственное, что я знаю точно, это то, что тебя, в отличие от меня, ждет удивительная, прекрасная судьба, гораздо интереснее той, которую ты мог бы получить рядом со мной. Ты невероятный и хороший, и я абсолютно не заслуживаю твоей любви ко мне, не заслуживаю твоих чувств, нежности, твоей заботы, в конце концов. Сегодня ночью я понял это окончательно. Прости меня, пожалуйста, что я убегаю вот так, но это ночное происшествие напомнило мне о том, что судьба ждать не будет, и я обязан сделать выбор. И я делаю его. Я убегаю, как пес, поджав хвост, я не знаю, смогу ли я когда-нибудь восстановить все то, что сломал – для себя, для тебя, для нее.
Но единственное, что я знаю, единственное, о чем я хочу тебя попросить…
Будь счастлив, Фло.
Пожалуйста, будь счастлив».

II часть

1.1
Вы знаете, каждый человек хоть раз в своей жизни совершает ошибки, сворачивает не на ту тропинку, но почему-то любая тропинка, так или иначе, но приводит человека на один-единственный тракт его судьбы, по которому ему предстоит идти еще энное количество лет. Прекрасно зная, что все к лучшему, мы, тем не менее, продолжаем сожалеть о несделанном и зачастую ненавидеть уже совершенное, осознавая, что изменить собственные поступки не в силах, и это знание иногда бьет гораздо сильнее и больнее, чем пуля, летящая со скоростью два километра в секунду, как пишут в учебниках физики за девятый класс. Составители этих учебников, наверное, не знают, что порой наши собственные ошибки разрывают кожу и плоть куда охотнее, чем созданные неумелыми человеческими руками металлические игрушки, а уж душу, душу они разметают в клочья.
Микеле и раньше знал это, но тогда знание было искусственным, основанным лишь на количестве прочитанных книг и анализе оных, и не имело ничего общего с подлинным знанием, которое базировалось на опыте. Однако теперь, когда подобный опыт появился у него в полной мере, знание запечатлелось в темноте под закрытыми веками, этакими огненными скрижалями, татуировкой на теле, постоянным о себе напоминанием.
Он осознал свою ошибку уже тогда, когда, прислонившись лбом к грязному стеклу поезда «Рим-Чериньола», глотал горькие злые слезы. Но тогда он не сделал ничего, чтобы ошибку исправить, а теперь, наверное, было уже слишком поздно.
По прошествии двух лет облик Флорана в его голове померк и почти исчез, но привыкшие пальцы все равно вырисовывали его профиль на сероватых страницах карманного блокнота, когда Микеле вновь брался за карандаш. Он, кстати, брался за него довольно редко, прекрасно зная, что не нарисует ничего нового, кроме того, что помнят пальцы: привычный Париж, родной интерьер квартиры и человек, которого так стремишься забыть, но все никак не выходит.

Эти два года он прожил в Италии, дома. Те, кто знал Микеле, могли бы сказать, что он прожил их достаточно успешно, но те, кто знал Микеле хорошо, лучше, чем он сам себя знал, прекрасно понимали, что все успехи в его творчестве уходят корнями в ту волчью тоску, что ночами грызла его сердце уже двадцать четыре месяца. И именно эти люди, которые могли бы без запинки, как таблицу умножения, оттарабанить устройство его внутреннего мира вплоть до узора ковра на полу в запыленном чердаке, называемом его головой, именно эти люди, в конце концов, разными правдами и неправдами привели Микеле в Париж, зная, или же интуитивно догадываясь, что его тоска и его безумие пришли отсюда, с узких старинных улочек города влюбленных романтиков.
Он снова мог шататься по разнообразным клубам, предлагая свои услуги в качестве неквалифицированного музыканта, играть на сцене, внутренне смеясь над теми девочками, что сделали его своим кумиром, пить по выходным в барах вместе со своими друзьями, и всеми силами, всеми фибрами своей сумасшедшей души избегать встречи с Флораном. Разумом Микеле понимал, что такая встреча практически невозможна, все же, столица Франции не настолько мала, чтобы, проживая в двух абсолютно противоположных районах, можно было абсолютно случайно столкнуться на улице, но это понимание вовсе не мешало ему бояться дальше и всячески шарахаться от любых мест, где можно было бы найти следы пребывания Фло. Итальянец даже не был уверен, что Фло все еще живет в Париже, но чуткое сердце, порой перебивавшее разум и вставлявшее свои комментарии во внутренний диалог, уверяло, что он все еще здесь.

Сказать, что Микеле чувствовал себя виноватым, это значит не сказать ничего о том чувстве, которое он перманентно переживал все эти долгие месяцы. Чувство вины, чувство предательства висело над ним дамокловым мечом, и предательством был даже не сам побег, который, несомненно, являлся поступком необдуманным и импульсивным (как и девяносто девять процентов всех остальных поступков безбашенного итальянца). Предательством была возможность усомниться в своей любви, предательством было то, что он запутался, и вместо того, чтобы попытаться хоть что-то в себе изменить, хоть что-то понять и распутать, просто-напросто сбежал, спрятал голову в песок, убрал проблемы с глаз долой и сделал вид, что они не существуют. Но оттого, что они не маячили перед глазами, они не стали меньше, наоборот, выросли до размеров взрослого гиппопотама и теперь душили Микеле удавкой презрения к самому себе. Он, быть может, даже нашел бы в себе силы отыскать Фло и извиниться перед ним, если бы не врожденная гордость и… страх. Локонте ужасно боялся услышать что-нибудь такое, с чем не смог бы жить дальше спокойно. Он честно надеялся, что после его ухода Флоран нашел в себе силы забыть все и быть счастливым, но если нет… Если нет, то тогда итальянец, пожалуй, не выдержал бы всех тех слов, которые Фло обязательно сказал бы ему при встрече. В сущности, иногда Микеле становился ужасным трусом и бежал от любой ответственности, как от огня.
Пожалуй, так ничего не изменилось бы в его жизни, если бы не внезапный случай, который перевернул все с ног на голову и отправил Микеле в некую пародию Страны Чудес, где Локонте играл Алису и гонялся за белым кроликом собственного счастья.

Все началось весной, где-то в начале апреля, когда Микеле выступал в очередном задрипанном клубе, а после выступления собирался некоторое время посидеть в кафе вместе с друзьями, выпить кофе с коньяком, поговорить и…
Впрочем, этим планам не было суждено сбыться, какими бы животрепещущими подробностями не наполнял их итальянец. Все планы в мгновение ока разбились о каменную стену реальности, когда на кожаный диванчик рядом с Микеле грохнулся человек в мятых джинсах и вязаном свитере и этаким задушевным шепотом сообщил: «вы знаете, вы смогли бы сыграть Моцарта». Сообщение сие было странным, внезапным, но не лишенным некоторого обаяния, как и все безумные предложения.
- Спасибо за комплимент, - вежливо отозвался Локонте и хотел было уже вернуться к разговору с друзьями, но человек в свитере не отставал.
- Нет, вы не поняли. Я не комплименты вам делаю, я вам предлагаю работу и приглашаю на кастинг, - человек достал из кармана кожаную визитницу и вытянул одну карточку, протянув ее Микеле, - меня зовут Жан-Пьер Пило, и я…
Дальше Микеле слушал уже невнимательно. Несомненно, возможная работа должна была бы его интересовать, но пока что ему хватало того заработка, который он получал в клубах, а соваться в какой-то мюзикл, о котором рассказывал ему Жан-Пьер? Тоже мне, нашли дурака!
- Пожалуйста, - почти умоляюще произнес Пило, чувствуя, что Микеле его не слушает, - позвоните мне, если решитесь.
- Вам так нужен Моцарт? - сочувственно спросил Микеле, внутренне уже решив, что звонить не будет.
- Нам позарез нужен Моцарт, - трагически сообщил Жан-Пьер, - но нам нужен не всякий Моцарт. Моцарты – народ дефицитный, избаловались. А нам нужен небалованный.
- Да, это сложнее… - рассеянно отозвался Локонте и, словив умоляющий взгляд Пило, все-таки взял визитку.

Прошло несколько дней, и он почти забыл об этом разговоре, если бы через неделю после него в съемной квартире не зазвонил ярко-оранжевый телефон старого образца, и Микеле не снял бы трубку.
- Вы подумали? – спросила трубка голосом Жан-Пьера.
- Подумал, - твердо отозвался Микеле, - я не хочу играть Моцарта. Извините.
- Вы хоть попробуйте, - вздохнул Пило, - вдруг втянетесь? Сходите на кастинг. Нам очень нужен Моцарт. Все есть, а Моцарта нет. Непорядок.
- Хорошо, - вздохнул Микеле, - схожу. Когда и куда приходить?

Он действительно сходил. И действительно прошел. И действительно втянулся. Эта странная атмосфера всеобщего творчества и какой-то внутренней энергии буквально приворожила его, и Микеле был готов соглашаться на любые условия еще до того, как узнал сумму своего будущего гонорара. Когда же и сумма стала ему известна, любые, даже самые надуманные возражения отпали сами собой.

- Вам надо познакомиться с нашим Сальери, - увлеченно вещал Дов Аттиа, по-отечески приобнимая Локонте за плечи и направляя его в конец коридора, к деревянной двери, - это совершенно прекрасный молодой человек, я уверен, вы очень хорошо сработаетесь вместе, все будет замечательно…
Микеле только кивал в ответ, ничего не отвечая, потому что был буквально оглушен количеством новых впечатлений, и потому без вопросов верил продюсеру, который обещал ему крепкую мужскую дружбу с исполнителем роли главного врага Вольфганга Амадея.
Но когда Микеле зашел в комнату, и человек, что до этого сидел в кресле, поднялся на ноги, итальянец застыл каменным изваянием, забыв протянуть руку для рукопожатия.
- Рад познакомиться, - слабо выдавил он из себя заранее подготовленные слова, ошарашено глядя на Флорана.

я внезапный. Сэнчик, это подарок тебе х)

1.2
В тот вечер все снова пошло наперекосяк. Привычный, размеренный ритм пусть не всегда идеальной, но жизни, вдруг раздался в ушах оглушительной дробью ударных, перекрутил происходящее на манер ленты Мебиуса, извратил, с редкостным садизмом вновь вскрыл все те поджившие раны где-то в глубине душевного устройства итальянца, которые он так старательно зализывал последние два года. Вскрыл – и вновь затих, оставив Микеле наедине со всеми теми ошибками, что он творил в прошлом, несомненно, сотворил сейчас и, разумеется, еще не раз сотворит в будущем.
Наедине с темно-карими теплыми глазами, давно уже не обиженными, но какими-то невероятно равнодушными. Как будто первый раз в жизни их обладатель встречается со своим будущим партнером по мюзиклу.
В баре было дымно, накурено, но довольно тихо, где-то на окраине слуха из небольших колонок что-то выпевал Меркьюри, а джин-тоник в высоком стеклянном бокале немного горчил и разливался на языке приятным лимонным привкусом. В любой другой ситуации Микеле нашел бы подобный вечер вполне подходящим времяпрепровождением для уставшего музыканта, который только сегодня утром прошел окончательный кастинг на главную роль в мюзикле, готовом стать одним из лучших музыкальных творений за последние несколько лет. В любой другой – но только не сегодня, потому что, несмотря на весьма расслабляющую обстановку, расслабиться всерьез никак не получалось. Чувство застарелой, привычной уже вины вновь проснулось и давило на грудь тяжелыми львиными лапами стыда, страха перед развязкой и неуверенности в собственных силах равнодушно к этой развязке отнестись. Будь у Микеле сейчас хоть немного больше собственной воли, смешанной с паникой, он, несомненно, сорвался бы с места, вскочил с короткого кожаного диванчика и, не оглядываясь по сторонам, ринулся бы отсюда куда подальше, под противный вечерний дождь.
Но что-то более серьезное, чем страх, сковывало его тело, заставляло незаметно покусывать губы, потягивать джин-тоник и прислушиваться к оглушительному биению собственного сердца. Молчание становилось все более тяжелым и напряженным, но разорвать его Микеле никак не мог решиться.
- Знаешь, - в конце концов все-таки сказал Флоран, не поднимая глаз на своего собеседника и задумчиво покачивая в руках бокал с мартини, - я на тебя совсем не сержусь. Раньше, наверное, сердился, или там просто злился, но теперь – ничего такого. Не то чтобы мне на все это наплевать… - он тщательно подбирал слова, хмурился, и Локонте поймал себя на том, что следит за ним с каким-то жадным, почти нескрываемым удовольствием, - просто я уже смирился. Произошло много событий, и если бы я так и остался маленьким влюбленным мальчиком, то, наверное, никогда не получил бы эту роль, тебе так не кажется? Да и ты, наверное, не совсем тот человек, которым был раньше.
- К чему ты ведешь? – все же разомкнул губы Микеле и замер, почти не дыша, испуганно ожидая ответа.
- Я все к тому, что нам вовсе необязательно кидать друг на друга обиженные, злые или там виноватые взгляды. Нам надо вместе работать. Вот и все. Партнеры по мюзиклу – это ведь не обязательно друзья или любовники. Это просто люди, которые делают одно дело. Разве я не прав?
- Абсолютно прав, - не стал спорить Микеле, шумно втянув воздух сквозь стиснутые зубы. Флоран удивленно на него покосился, но промолчал, поднеся бокал с мартини к губам. Мелкая капелька алкоголя скользнула по его губам и подбородку. Зачарованно проследив ее путь до ключиц, проглядывающих под клетчатой рубашкой, Локонте уткнулся носом в свой бокал, не зная, что тут еще можно сказать, да и надо ли что-нибудь говорить. Ему сейчас хотелось завыть, схватить Фло за воротник его пижонской рубашки, встряхнуть хорошенько и объяснить, наконец, этому беспристрастному, невозмутимому идиоту (идеальный Сальери, вот уж точно!), что он чувствует, что он чувствовал до сих пор, каждый день, каждую секунду, даже во сне. И если он, Микеле, сейчас совсем другой человек, то это не значит, что его отношение к происходящему как-то сильно изменилось. Изломало, искорежило – да. Но суть осталась прежней.
- Это все, о чем ты хотел сегодня поговорить? - все-таки уточнил Микеле, залпом допивая джин-тоник и слегка закашлявшись от почти нестерпимой горечи на дне бокала, - только о том, как мы с тобой будем жить дальше?
- Работать, - меланхолично поправил его Фло, - работать дальше, - и все-таки поднял на него взгляд, - не обижайся, пожалуйста, но жить я с тобой больше не хочу. То есть, даже не в тебе дело, я вовсе не вспоминаю про то, что тогда случилось, просто мне сейчас проще одному. И я действительно хочу видеть в тебе только коллегу. Тебе же так будет легче.
- Может и будет, - не стал спорить Микеле, но сдавил бокал так, что еще немного, и тот гарантированно треснул бы, разлетелся на сотни осколков, один из которых, вполне возможно, попал бы в глаз новоявленному французскому Каю.
Впрочем, по его поведению стоило думать, что Снежная Королева уже давно завладела его сердцем и мыслями. Вот только небритый взрослый итальянец несколько не тянул на маленькую храбрую девочку.
- Нам завтра к Дову, - напомнил Флоран, кажется, вовсе не обратил внимания на жест легкого бешенства у собеседника, - будешь еще пить, или уже пойдешь?
- Не стоит портить впечатление о себе похмельным видом, - криво усмехнулся Микеле, неторопливо поднимаясь с дивана и запихивая мобильный телефон, привычно выложенный на край стеклянного стола, в задний карман джинсов, - пойду, пожалуй. Ты звони, если что. Номер тот же.
- Ага, - рассеянно отозвался Флоран, уже, кажется, увлеченный чем-то другим, и Микеле, разозлившись так, что даже не стал прощаться, торопливо покинул зал, коротко кивнув бармену и уже на улице подставив лицо под струи ледяного дождя.
Они хоть немного вернули его к реальности, остудили пыл, заставили успокоиться и, кутаясь в тонкую куртку, побрести в сторону ближайшего метро. Не разбирая дороги и шлепая по лужам, Микеле с какой-то волчьей тоской думал о том, что все, конечно, ужасно изменилось. За долгие два года, проведенные то в солнечной и родной Италии, то в шумном и весьма специфическом Париже, были, так или иначе, наполнены мечтами о том, как они с Флораном когда-нибудь встретятся вновь. Итальянец безумно боялся этой встречи, и, тем не менее, грезил ей, позволяя мыслям витать в облаках сладких мечтаний, пока они не встретились с жестокой реальностью. И в любые, даже самые тяжелые моменты, когда депрессия накатывала с головой, и казалось, что ничего хорошего в жизни уже не будет, Микеле все равно представлял себе встречу с Фло несколько иной. Пусть тяжелой, совсем непростой, пусть наполненной обидой и непониманием, пусть. С этим они бы разобрались вместе, придумали что-нибудь, выбрались из этого болота ошибок и боли, но выбрались бы вместе. На что угодно Микеле согласился бы, лишь бы не на это страшное равнодушие, ударяющее по голове пыльным мешком, безмолвно напоминающее о том, что он теперь никто, он теперь не более, чем коллега, и все те эмоции, которые им придется изображать на сцене, так или иначе, но не выйдут за пределы концертного зала, и вне спектакля Сальери с Моцартом будут перебрасываться лишь парой ничего не значащих слов. И чертово понимание, что поступи он тогда, два года назад, иначе, кто знает, как бы они вели себя сейчас?
Вполне возможно, что и в мюзикле были бы другие исполнители. А им хватало бы друг друга для того, чтобы быть счастливыми.
До крови кусая губы и с каким-то мазохистским удовольствием думая обо всем происходящем, Микеле доплелся-таки до ближайшего метро и, уткнувшись виском в неудобную стенку вагона вдруг задался вопросом, чем же сейчас занимается Фло. Наверняка, уже ушел из бара, заказал такси, пришел к себе домой и варит кофе.


Количество народа в баре уменьшалось с какой-то почти геометрической прогрессией и практически достигло нуля, когда Флоран все-таки допил седьмой… или девятый… бокал виски по счету, не пересчитывая, кинул чаевые на прозрачную поверхность стола и все-таки поднялся на ноги. Его покачивало, и знакомый бармен с некоторым участием кинул взгляд из-за стойки. Уж он-то знал, что в течение последних полутора лет этот молодой человек пижонского вида накачивался алкоголем чуть ли не каждые выходные, снимал себе какого-нибудь мальчика на ночь, если был совсем уж пьян, и уходил восвояси. В трезвом состоянии он был гораздо более адекватен, но весьма замкнут, заходил редко и пил очень мало, предпочитая апельсиновый сок.

А мальчики все, как на подбор, были лохматые, темноволосые, тонкокостные, с абсолютно итальянской манерой бурно жестикулировать.

1.3
- Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет, - Дов устало откинулся на спинку неудобного стула, потер переносицу и, подумав пару секунд, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. На улице стояла какая-то непривычная для Парижа жара и даже пригород, где, в принципе, должно было быть достаточно прохладно, не спасал от духоты, а кондиционеры отказывались нормально освежать воздух в комнате, где скопилось столько народа.
Но в данную конкретную секунду вовсе не отсутствие свежего воздуха в пространстве волновало несчастного продюсера. Пожалуй, даже будь комната наполнена каким-нибудь непригодным для дыхания человека газом, он и этого не заметил бы сразу, поскольку полностью был поглощен работой и, что в данную секунду даже более важно, досадой на застой в этой работе.
А провоцировали отсутствие какой-либо активности двое главных исполнителей, которые никак не могли собраться и изобразить те чувства, которые от них вот уже почти час требовали все участники проекта, включая гримеров и стилистов.
- Фло, - Аттиа задумчиво покосился на Сальери, который, растрепанный и чисто выбритый, казался моложе Моцарта лет этак на десять, - ты помнишь, что ты мне обещал?
- А что я вам обещал? – на всякий случай уточнил Флоран и шмыгнул носом. Пару дней назад он умудрился подхватить простуду и, хотя больное горло вылечил практически сразу же, насморк никак не желал уходить.
- Ты мне обещал, - вкрадчиво напомнил Дов, - что к концу лета все основные диалоги будут уже проиграны и готовы к исполнению. И вот тогда-то мы всерьез займемся вашими вокальными способностями, и, прости Фло, твоим абсолютным неумением танцевать. А сейчас у нас что? – он театрально покосился на календарь с изображением идиллических кошечек и собачек, - сейчас у нас, страшно подумать, уже середина июля. Семнадцатое число. А результата я, как не видел, так и не вижу.
- А что, собственно, вам не нравится? – осторожно уточнил Микеле, взъерошив волосы на затылке. Лучше бы молчал – ехидный до тихой злости взгляд продюсера мгновенно переместился на него.
- Хотя бы то, мой дорогой Моцарт, что в этой сцене ты должен умирать. Умирать, я сказал! А не прыгать вокруг Сальери барашком, взирая на него виноватыми глазами, будто бы ты у него из кармана кошелек стащить собрался!
Микеле нервно хихикнул и на всякий случай отошел еще шага на два подальше от Дова.
- Это был номер раз. Вот тебе номер два. Что я тебе говорил про голос?
- Нуу… - Локонте замялся на мгновение, - голос смертельно больного человека.
- Голос смертельно больного человека должен быть тихим и усталым, а ты завываешь так, как будто уже в призрака превратился и пришел пугать всех своими крашеными лохмами, - язвительно сообщил Дов, и Микеле тут же зарылся ладонью в волосы, обиженно нахмурившись.
- Но вернемся к нашему Антонио, - вздохнув, Аттиа поднялся со стула и прошел в центр комнаты, остановившись рядом с Флораном. Тот стоял, опустив голову, засунув ладони в карманы джинсов, похожий чем-то на провинившегося старшеклассника в этой своей белой рубашке с закатанными до локтя рукавами. Совсем еще мальчишка. Талантливый – да, безусловно. Но неумелый.
- Фло, скажи мне, пожалуйста, - тихо начал Дов, - что должен чувствовать Сальери, когда он приходит к Моцарту и ясно понимает, что жить тому осталось от силы несколько дней?
-Сожаление, поскольку умирает гений, вину за то, что не всегда обходился с ним хорошо и грусть-тоску по поводу того, что они никогда уже не станут близкими друзьями, - привычно отбарабанил Флоран. За последние несколько месяцев сценарий со всеми пометками он выучил, наверное, наизусть.
- Ага, - кивнул Дов, - а что показываешь мне ты? У тебя такие глаза, будто бы тебе абсолютно наплевать, умрет Моцарт или останется жить. Ну, словно в первый раз ты его увидел, и никаких отношений вас с ним не связывало. Голосом-то ты все показываешь. Но глаза выдают.
- Все равно зрители взгляда не увидят, - проворчал Фло больше из принципа, прекрасно понимая, что продюсер прав.
- Да причем тут зрители?! – взорвался Дов, - увидят или не увидят, это дело десятое. А я хочу, чтобы ты жил этой ролью, был Антонио, чувствовал, как Антонио, думал, как Антонио. Чтобы ты на сцене вообще забывал о том, что существует такой человек, как Флоран Мот, который живет в двадцать первом веке! Почему я этого у тебя не вижу, ты можешь мне объяснить?!
Разозлившись окончательно, он развернулся на каблуках ботинок и стремительно вышел из комнаты.
Несколько секунд стояла напряженная до звона в ушах тишина, а потом все разом загомонили, восприняв уход продюсера, как неожиданную передышку, разбрелись кто куда, стараясь наполнить короткий перерыв как можно более концентрированным отдыхом.
В комнате остались только Микеле, усевшийся на стул и входа и задумчиво накручивающий на палец прядь кудрявых волос, и Флоран, прислонившийся к стене, так и не поднявший взгляда от полированного паркета.
Собственно, с того самого начала апреля они перекидывались хорошо, если парой слов в свободное от репетиций время, хотя со всей остальной труппой общались много и весело. Стоило им остаться наедине хоть ненадолго, как вдруг оказывалось, что у них нет ни одной общей темы для разговора, кроме мюзикла, который они и так уже разобрали вдоль и поперек.
Несколько минут они молчали, а потом Микеле, хлопнув себя по лбу, не вставая со стула, потянулся к комоду, на котором лежали, сваленные в общую кучу, вещи исполнителей. Аккуратная сумочка Маэвы, кожаная с заклепками Клер, клетчатая, от Вивьен Вествуд, сумка Мелиссы, пачка сигарет Солаля и его, Микеле, набитая разными вещами сумка с изображением британского флага.
Покопавшись в ней минут пять и выложив на тот же многострадальный комод карманную косметичку, зажигалку, полупустую пачку сигарет и бумажник, он все-таки нашел то, что искал, и подошел к Фло, держа в руках небольшую белую упаковку с темно-синими буквами.
- Вот, - тихо произнес Микеле, укусив себя за нижнюю губу, - это спрей. От насморка. Ты же себе никогда лекарства не покупаешь. А я… - он замялся на несколько секунд, пытаясь найти подходящие слова, а потом криво улыбнулся, - я просто уже слышать не могу, как ты носом шмыгаешь на репетиции, сбивает же ужасно. Никаких сил нет, мне в роль не войти. Так что лечись, давай.
Не дожидаясь ответа, Локонте сунул в руку партнера лекарство, тряхнул отросшими светлыми волосами и, несколько неуверенно покосившись на Флорана, выскользнул из комнаты, отыскав в коридоре автомат для продажи кофе. Пить хотелось ужасно, спать еще больше, а если Дов все же соблаговолит вернуться, репетировать они будут до темноты, если вообще ночевать не останутся. Стоило запастись энергией на ближайшие несколько часов, даже если это энергия из пластикового стаканчика с растворимым кофе.
Когда Микеле вернулся в комнату, Фло так и стоял, прислонившись к стене, и, хотя коробочки с лекарством в его руке уже не было, итальянец не мог с уверенностью сказать, убрал ли он его к себе, или же попросту выкинул, сочтя подобную заботу о собственном здоровье возмутительной.
- Я тебе кофе принес, - осторожно заметил Локонте, протянув Флорану один из пластиковых стаканов, - с молоком и двумя ложками сахара, я помню, как ты любишь.
Только тут исполнитель роли Антонио Сальери все же поднял голову, посмотрев на Микеле взглядом, в котором в равных пропорциях смешалось удивление, усталость и какая-то язвительная насмешка, скорее над самим собой, чем над кем-то еще.
- К твоему сведению, - невозмутимо сообщил он Микеле, убрав волосы со лба и поправив рукава рубашки, - я давно уже пью черный. И без сахара. Так что можешь оставить себе.
- Эй, подожди! – ошарашено окликнул его Локонте, когда Флоран уже собирался выйти из комнаты, - ты куда? Мы ведь еще…
- Поскольку продюсера нет на месте, - пожал плечами Мот, - я, пожалуй, поеду домой. Хочу там быть до полуночи все-таки. Хорошего вечера.
С этими словами он ушел, осторожно прикрыв за собой дверь, а Микеле устало сел прямо на пол, поставив около себя так и не выпитый кофе.
Кто бы знал, как раздражало его все происходящее, как выбешивала невозможность поговорить по душам с человеком, которым был (да и, пожалуй, до сих пор оставался) одним из самых близких, с человеком, который, конечно, просто забыл о своей безумно важной роли в жизни Микеле, но стоит ему напомнить, как все тут же встанет на свои места. И станет как раньше.
Значит, нужно лишь напомнить…

Задумавшись, Микеланджело машинально взял в руки стакан и отхлебнул кофе, тут же поморщившись.
Ну, что за дурость.
Себе он взял черный без сахара.

1.4
Нет ничего хуже и страшнее ожидания перед разговором, на который собирался не один день и к которому никогда не будешь готов полностью. Нет ничего хуже тех томительно долгих минут, когда где-то в районе живота разрастается огромный ледяной ком, от которого и больно, и противно, и как-то изломанно правильно. Потому что понимаешь – без этого волнения и страха, когда немеют губы и подкашиваются ноги, не будет вообще ничего. Именно страх подгоняет тебя двигаться дальше, действовать, бьет в спину, как ледяной северный ветер с Сены зимой. Строго говоря, в Париже не так уж холодно, но после теплой Италии столица Франции долгое время казалась Микеле неприятным и замерзшим со всех сторон городом. Он бродил по улицам, кутаясь в теплые шарфы, учился жить заново, жить в другой стране, как в другом измерении, а потом вдруг понял, что у зимнего и холодного Парижа на редкость теплое сердце, и в самый-самый морозный день можно зайти в какое-нибудь маленькое кафе, и тебя обязательно угостят стаканчиком глинтвейна, развлекут беседой, и вновь выходить на ветер и снег будет уже совсем не так страшно.
Сейчас, покачиваясь в набитом автобусе и медитативно наблюдая чернильную темноту за стеклом, Микеле молился о том, чтобы некоторые жители города оказались похожи на него, как две капли воды.
Замерзшие снаружи люди Снежной Королевы.
Фонари успешно освещали улицы, но даже с их желтоватым светом человеку, не привыкшему к этому району, легко удалось бы запутаться. Микеле же – другое дело. Он до сих пор помнил здесь каждый поворот, каждый магазин, каждое кафе.
Они с Фло, кажется, обошли здесь все, за те несколько месяцев, что были вместе. Вон в том магазине на углу покупали продукты и вечно спорили из-за того, что им нужнее, поскольку денег всегда не хватало. А в том кафе, дверь в которое и сейчас приглашающе приоткрыта, они частенько сидели по вечерам, неторопливо потягивали кофе с алкоголем и удивлялись тому, насколько их не тянет домой. Наверное, потому, глубокомысленно заявлял тогда Микеле, что мы уже здесь, как дома, а раз так, то зачем искать еще какой-то дом? Одного абсолютно достаточно.
И правда, атмосфера там была невероятно уютной, теплой и привычной. Рыжий мальчик-бариста, лет двадцати трех, подрабатывал там только по вечерам, но прекрасно знал, что заказывают оба постоянных посетителя, порой угощал их имбирным печеньем и рассказывал смешные истории. Фло знал, что его мама болеет, и он подрабатывает, чтобы хватало на оплату врачей. Микеле знал, что он собирает коллекцию фильмов с Луи де Фюнесом, только самые первые записи. И оба они знали, что приходят в кафе даже не столько ради кофе или общения, сколько потому, что это их место.
Автобус свернул в короткий переулок и остановился, ожидая, пока часть людей не выйдет. Совсем замечтавшись, Микеле чуть не пропустил свою остановку и, невнятно извиняясь по-итальянски, на который всегда переходил, когда очень торопился, постарался пробиться к выходу, успев выскочить на асфальт за секунду до того, как автобус вновь поехал.
Люди быстро расходились, а Микеле все стоял, зачарованно уставившись на дом напротив, где, на пятом этаже, горели два угловых окна. Сейчас, когда он стоял вот так и смотрел, Микеле хотелось думать, что Фло курит на кухне, варит кофе и мучает гитару, наверняка, уже не первый час. Или вновь репетирует, последние две недели после той провальной репетиции он всерьез взялся за дело и, кажется, не отдыхал ни минуты.
Улыбнувшись мыслям, Локонте поудобнее перехватил сумку и, торопливо оглядевшись, перебежал дорогу, оказавшись как раз около входа в здание. Несколько секунд он стоял, не решаясь коснуться ручки двери, поскольку память услужливо подсказывала, как много раз он точно так же стоял здесь, поздно вечером, но уже не выжидал, а распахивал дверь и взъерошенной птицей взлетал на пятый этаж без лифта, хаотично пытаясь отыскать ключи в сумке и карманах, а потом трясущимися руками вставить их в замочную скважину. Он тогда никак не мог поверить, что вот все это счастье досталось ему, ему одному. Только он имеет право возвращаться так поздно, слушать, как Фло играет на гитаре в комнате, а потом засыпать с ним в одной кровати, в обнимку, даже во сне боясь отпустить, боясь потерять…
Чтобы потом уйти самому.
Два года назад лестница не казалась такой длинной. Возможно, потому, что Микеле никогда не шел по ней настолько медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, цепляясь побелевшими пальцами за отполированные многими прикосновениями перила. Ему было страшно так, как не было, наверное, никогда в жизни, сердце колотилось, как бешеное, а в горле стоял ком, проглотить который не было никакой возможности.
Когда он все-таки остановился перед нужной дверью, Микеле думал, что упадет прямо здесь. Потребовалось немало силы воли, чтобы просто поднять руку и нажать кнопку звонка.
И ждать. Ждать. Ждать.
Флоран, как всегда, открывал почти сразу, не задумываясь о том, кто именно к нему пришел. Микеле, помнится, вечно посмеивался над этой его доверчивой привычкой, но сейчас она была только на руку. Локонте не был уверен, что ему бы открыли, зная заранее, что за гость явился.
Несколько секунд Фло молча созерцал внезапного посетителя, а потом все же разомкнул плотно сжатые губы.
- Зачем пришел? – спокойно уточнил он, стоя в проеме двери, темный силуэт на фоне яркого света ламп, будто вырезанный из фотопленки, худощавый, привычно нескладный, в мешковатых, сваливающихся с него джинсах и мятой футболке. Безумно привычный. До странного домашний. До боли чужой.
- Поговорить надо, - серьезно заявил Микеле, пытаясь оторваться от созерцания прекрасного и выглядеть хоть сколько-нибудь уверенным в своих словах, - я ненадолго, правда. Пропустишь в квартиру?
Не ответив, Флоран, тем не менее, посторонился и, закрыв за Локонте дверь, скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что не настроен на какие-либо задушевные беседы.
- Я тебе джина принес, - неловко сообщил Микеле, проходя на кухню и вытаскивая из сумки темную бутылку, - ну, нам, в смысле. Ты ведь не против?
- Я вчера пил, - поморщился Фло, - но… хорошо. Разливай, - он сел на табуретку, как-то очень по-женски подогнув под себя одну ногу, и эта поза так контрастировала со всем его образом, так подчеркивала его какую-то чуть ли не подростковую неуклюжесть и пылкость, что Микеле резануло воспоминаниями, на секунды заставив задыхаться от чертовой нежности.
- Я хотел… - он вздохнул, плеснул в стаканы джина и, придвинув один из них Флорану, сел напротив, - я хотел поговорить о нас. Знаю, это, наверное, глупо, и все такое… Я знаю, правда, знаю… помолчи, пожалуйста! – вскинул он руку, заметив, как Фло уже открыл рот, - дай сказать. Я знаю, что был неправ тогда. Да что там, неправ… Я был мудаком, Фло. И я не думаю, что ты меня когда-нибудь простишь окончательно. Но я просто хочу, очень хочу, чтобы мы попробовали стать хотя бы… приятелями. Я не требую большего. Я даже не для себя прошу. Но мы ведь завалим мюзикл, ты же понимаешь, верно?
- Врешь, - холодно сообщил Фло, глядя в стену, - в том плане, что ты для себя просишь. Тебе ведь плевать на мюзикл, верно? Тебе надо, чтобы я снова к тебе вернулся. Чтобы я снова за тобой бегал, как собачка, отпускал тебя на все четыре стороны, а потом прощал. Этого ведь хочешь, я знаю. Я чувствую.
- Фло, я… Я не… - Микеле запнулся, кровь прилила к щекам то ли от обиды, то ли от внутреннего понимания, что он абсолютно прав. Хочет. И только для себя.
- Да заткнись ты уже, наконец! – всегда спокойный и даже несколько меланхоличный Флоран все-таки сорвался, вскочил со стула и, обогнув стол, схватил Микеле за рубашку, рывком сорвав его со стула, - да что ты вообще понимаешь? Несчастненький ты наш, вечный страдалец, все-то у тебя не выходит. А обо мне ты подумал? Нет, серьезно. Пока ты там, в больнице лежал и письмо писал, ты вообще думал о том, каково будет мне, когда ты уйдешь? Да ты хоть что-нибудь можешь понять, черт бы тебя подрал?!
Микеле уже даже не пытался ничего ответить, молча глядя на Фло круглыми, испуганными даже глазами. Не сопротивлялся он и тогда, когда Флоран, разозлившись окончательно, заехал кулаком по скуле, отпустил все-таки, отшвырнул от себя, и Микеле, не удержавшись на ногах, рухнул на пол.
- Ненавижу тебя? Слышишь? Ненавижу? – отчаянно бросил Фло и, присев на корточки, размахнулся еще раз, в этот раз заехав по носу, - надеешься, что я когда-нибудь снова тебя полюблю? Так я любил тебя, скотина, эгоист чертов, любил, слышишь? Все то время, что ты горя не знал в своей Италии, я тут шатался по улицам и с ума сходил. Не знал, что делать, то ли за тобой срываться, то ли к черту все послать. А потом перечитывал твое письмо и посылал к черту, да. Ты хоть на секунду можешь представить, что я тогда чувствовал, а? Каково мне было? – он поднялся, глядя на Микеле сверху вниз, - и ты сейчас приходишь и хочешь, чтобы я просто обо всем забыл? И простил тебя?!
Ногами по ребрам и в живот – это, оказывается, очень больно, Микеле и забыл, насколько. Особенно тогда, когда зверски болит нос и на прижатой к нему ладони остается потеки крови.
Но сопротивляться он и не собирался. Молчал, покорно позволяя пинать себя, вскидывать за рубашку, снова бить – так, что темнело в глазах. Только отводил взгляд, боялся смотреть на Фло.
Боялся увидеть в глазах ту ненависть, о которой он говорил.
Когда все закончилось, он, кажется, даже не заметил, лежал, уткнувшись лбом в пол, шмыгал носом, вытирал ребром ладони кровь. Облизывал разбитые губы. Молчал.
Молчал он и тогда, когда Фло, рвано и шумно дыша, сел рядом, потянул на себя, и Микеле, обернувшись, был готов увидеть все, что угодно…
Только не слезы на его щеках.
- Микеле… - голос звучал хрипло, нервно и неуверенно, - я… - он притянул его к себе, осторожно обнимая, будто боясь сделать еще больнее, а Микеле, сглотнув, послушно прижался, опустошенным вздором глядя в стену, - прости меня, пожалуйста. Прости. Я не… Я не должен был. Я не хотел. Не надо было… Прости. Прости.
Прости.

1.5
Так можно было сидеть долго. Тихо-тихо. Просто прислушиваясь к дыханию друг друга. Ничего не говоря. Осторожно, но очень крепко обнимая, цепляясь за ткань чужой одежды так, что пальцы не разжать. Дрожа от страха, усталости, тщательно скрываемой боли, которая только сейчас начала прорываться наружу – словами, действиями, отчаянными какими-то слезами.
Прижимаясь щекой к плечу Фло, Микеле как-то нервно всхлипывал, то и дело облизывал губы, пытался отдышаться, придти в себя, но все как-то не приходилось. Хотелось то ли свернуться клубочком на полу и заснуть, то ли обнять Флорана покрепче и никогда больше не отпускать. И не уходить самому.
Сложно было сказать, сколько они так просидели, может две минуты, а может двадцать, но, в конце концов, Фло все же отстранился, взглянул в лицо Микеле и, болезненно скривившись, принялся сначала ладонью, а потом и салфеткой оттирать кровь с его лица и губ.
- Прости, пожалуйста, прости, - шептал он почти беззвучно, одними губами, а Микеле молча улыбался, хотя улыбаться тоже было больно, и безмолвно наблюдал. Любовался. Успокаивался.
- Ты меня простишь? – еще раз уточнил Фло, и лишь тогда Микеле фыркнул, вздохнул, потерев переносицу и тут же скривившись, ибо больно все-таки.
- Ударь меня еще раз, - спокойно попросил он, - давай, врежь. Зубы мне, что ли, выбей. И успокойся уже. Я на тебя и не злюсь. Ты все… Правильно сделал. Я же с самого начала говорил, что я мудак. Ну, так что, врежешь?
Второй раз Фло его бить не стал. Скорее наоборот – наклонился ближе и, помедлив несколько секунд, осторожно накрыл его губы своими, как-то неуверенно, очень ласково, неторопливо целуя.
Микеле закрыл глаза, вспоминая, как это бывает, когда тебя целует любимый человек. Ну, или просто человек, которого ты очень сильно хочешь.
Это нельзя было назвать возбуждением в прямом смысле этого слова. Это было нечто… Сильнее, что ли? Чище, правильнее и приятнее. Настолько глубже, настолько кружилась голова, что оторваться от чужих губ было просто невозможно, а о том, чтобы все-таки переместиться в комнату и речи быть не могло. Они были вместе. А где именно это происходило – ну какая к чертям разница?
В другой ситуации Микеле бы еще подумал и поломался, но когда рядом был Фло никаких мыслей в голове просто не оставалось, хватало только ощущений, и закрывая глаза, он прерывисто и через раз дышал, когда губы Флорана – такие по-женски мягкие, почти ухоженные, с трещинкой на нижней губе – скользили по его шее, когда он кусал, зализывал, метил, отмечал, когда забирался прохладными своими пальцами под рубашку Микеле – и тот послушно выгибался вперед, отзывался на каждое прикосновение, с отчаянным восторгом ощущал, каким жгучим возбуждением отзывается тело на простые прикосновения ладоней, когда пальцы скользят по позвоночнику, очерчивают ребра, чуть сжимают соски, поглаживают грудь… Уже сейчас доводят до безумия.
- Разденься… пожалуйста, - хрипло прошептал Фло, и открыв глаза, Микеле в очередной раз подивился каким осторожным и вежливым он умудрялся быть даже в такой ситуации, как до сих пор боялся сделать что-нибудь неправильно, обидеть, причинить боль, малейший дискомфорт. Это смешило, умиляло и возбуждало одновременно.
- Сколько их у тебя было? – выдохнул он, сначала принявшись расстегивать пуговицы на рубашке, но, запутавшись уже на третьей, просто стянул ее через голову, кинул куда-то под стол, с томным, тянущим удовольствием глядя на то, как зачарованно Флоран на него смотрит, как медленно, не торопясь и со вкусом одним взглядом вспоминает все его тело, - за эти два года? Сколько?
- До черта, - шепнул на ухо Фло, не удержался, притянул к себе, отчаянно укусил за ключицу, скользнул по месту укуса языком, - все эти мальчики, смешные и маленькие… Похожие на тебя, знаешь? Я никогда не смотрел им в лицо. Утыкался носом в их волосы, сжимал ягодицы, слушал их стоны и, закрыв глаза, вспоминал, как стонешь ты. Только для меня.
- Твою мать… - пробормотал Микеле, заставляя Фло вскинуть голову, впиваясь в его губы жадным, властным поцелуем, кусая за нижнюю губу, требовательно лаская, прижимаясь всем телом и торопливо, срывающимися пальцами, расстегивая его джинсы, - давай, трахни меня, - насмешливо прошептал на ухо, кусая за мочку, улыбаясь напряженно, - я же знаю, как тебе этого хочется, возьми меня, докажи себе, что я только тебе принадлежу, хочешь ведь, ну…
Он шептал что-то еще, без разбора, пошлое и влюбленное, по-итальянски и по-французски, путался в словах, матерился, стягивал с Фло футболку, раздевал его, ласкал его, вспоминал заново, покрывая поцелуями и укусами его тело, целуя под коленкой, проводя языком по внутренней стороне бедра, жадно прислушиваясь к рваному и шумному дыханию его. С ума сходил от его запаха, сам постанывал тихо, требовал, упрашивал, умолял…
Он не помнил, когда это было с ним в последний раз, но почему-то был уверен, что уж этот раз запомнится ему надолго, когда Фло подминал его под себя, смешной, с круглыми глазами, ну какой из него взрослый, он же подросток еще. Но пытаясь увидеть себя со стороны, Микеле понимал, что ничем не отличается от этого французского мальчишки, такой же встрепанный, испуганный, желающий и желаемый.
Он почти не помнил, как это было, но помнил, что было больно и жарко, а потом было невыносимо хорошо, помнил стоны Фло, помнил, как утыкался лбом в пол, как постанывал, как стонал в голос, кусал губы, шептал что-то, кричал что-то, смеялся хрипло, цеплялся за плечи Флорана, выгибался, прижимался, самостоятельно насаживаясь на его член, требуя большего, постоянно требуя еще большего. Помнил, как отчаянно царапал спину Фло и даже кусался, и как на мгновение промелькнула мысль о том, что это, наверное, ужасно по-женски, но потом и она пропала, поскольку никаких мыслей быть уже не могло, кроме одного сплошного экстаза, сплетения тел, подсознательного какого-то понимания, что вот теперь, наконец-то, они вместе. Помнил, как вновь целовал, как вглядывался в темные глаза Флорана, как двигался в такт, утыкался лбом в его плечо, как существовать уже не мог, отдавая всего себя, подарив себя, надеясь лишь на то, что подобный дар вообще будет принят.
Как же много он, все-таки, помнил.
И тогда, когда дрожал в предвкушении оргазма, и тогда, когда беззвучно шептал имя Фло, а Флоран, притягивая его к себе, не задумываясь уже, до боли, до слепого жара вколачиваясь в его тело, хрипло и зло шептал: «мой, мой, мой, мой, мой».
Так сладко, правильно и хорошо ему давно не было.

- Я закурю, ты не против… - пытаясь отдышаться, уточнил Фло и, не дожидаясь ответа, потянулся к столу за сигаретами. Микеле хотел было покачать головой, но вместо этого лишь задумчиво улыбнулся, невидящим вздором разглядывая потолок над своей головой.
- И мне тоже дай, - выдохнул он, заставив себя сесть на полу, но тут же, поморщившись, рухнув обратно на спину, - ай… имей в виду, до кровати меня потащишь. Сам. Я теперь еще долго ходить не смогу.
- У нас же завтра репетиция, - насмешливо напомнил Флоран, - пойдешь, как миленький.
- Ох, черт… - Микеле простонал, перевернувшись на живот, и требовательно протянул руку за сигаретами, - и зачем я вообще к тебе приехал, а?
- Чтобы напомнить мне, что ты все еще мой, - усмехнулся Фло.

С этим Микеле даже спорить не стал.