В подарок для Сэнички.
День воспоминаний. тонко намекающий на другой задуманный мною фик
Иногда хочется верить, что все эти разговоры о реинкарнации и прошлых жизнях – абсолютная правда. Потому что в таком случае, если многочисленные гуру и прочие просветленные не врут, в таком случае Фло с Микеле были знакомы раньше. Давным-давно. Много-много раз. Знакомились каждый раз заново, каждый раз заново влюблялись, и потому можно не удивляться, что сейчас, когда Микеле засыпает, уткнувшись носом в лохматый затылок, Флоран кажется ему таким родным и невероятно знакомым, будто бы в детстве в одной песочнице играли, а потом за одну футбольную команду болели, когда постарше стали. Умом Микеле понимает, что ничего такого не было, но сердце, чертово чересчур чуткое сердце подсказывает, нашептывает ему, что было, было, тысячу раз было, десять тысяч раз было и миллион раз повторится снова.
Иногда становится бешено обидно, что нельзя вспомнить все то, что было с ними тогда. «Все это было давно, и все это было неправда» шепчет себе под нос Локонте и закрывает глаза, чтобы погрузиться, наконец, в сон.
Жаркое солнце припекает так, что впору расплавиться, растечься телесного цвета неаккуратной лужицей, впитаться в черную мягкую землю, на которой ясно отпечатываются следы сапог, и, возможно, на этом самом месте вырастет потом папоротник, расцветет на одну ночь прекрасными цветами, и кто-нибудь успеет загадать желание. Загадает – и сбудется. Все сбудется.
Но как бы ни было жарко, как бы безумно не хотелось пить, приходится идти вперед. Ветви редких деревьев не дают желанной тени и прохлады, и мечтается уже, чтобы, наконец, наступил вечер. До вечера еще долгие несколько часов, а каждый шаг дается с таким трудом, будто идешь не по твердой земле, а по пескам.
Шаг, еще шаг, третий, четвертый.
Давай, уже совсем немного осталось.
Следы сапог за спиной сливаются в одну темную тропинку, уходящую в глубокую синеву летнего неба.
- Боже, Микеле, ну почему ты так медленно собираешься, а? – Фло торопливо застегивает на себе рубашку, поправляет манжеты и страдальческим взглядом смотрит на то, как Локонте подкрашивает ресницы. Итальянец от своего занятия отвлекаться не собирается, от этого безумно сложного процесса зависит то, насколько уверенно он будет чувствовать себя на интервью. Совсем недолго он собирается, какие-то полтора часа, было бы о чем говорить.
- Ты знаешь, - говорит он, пытаясь отвлечь Флорана от наблюдения за стрелкой настенных часов, которая, видимо решив поиздеваться над несчастным Микеле, бежит со скоростью света, - мне сегодня приснился ужасно странный сон. Я его даже запомнил, хотя ты же знаешь, я сны плохо помню.
- Да неужели? – невозмутимо отвечает Фло, не отрывая кошачьего застывшего взгляда от циферблата, - и что же тебе снилось?
- Дорога, - ответствует Микеле, - было безумно жарко и ужасно хотелось пить, - он аккуратно закрывает тушь и убирает ее в ящик стола, - я куда-то шел… Не знаю куда. Во сне тоже не знал. Или нет, не совсем так. Знал, но не знал, когда приду. Не был уверен, что иду правильно, но все равно шел.
- Тебе надо раньше ложиться спать и высыпаться, - безаппеляционно утверждает Фло, - тогда и не будет сниться всякая хрень. Пошли уже, на интервью опоздаем. В этом мире, в отличие от твоего сна, нам не нужно думать, куда идти, я уже заказал такси.
Кажется, вся рубашка уже пропиталась потом, мелкие капли которого ползут от затылка по позвонкам, заставляя ежиться от легкой щекотки. Она, эта щекотка, кажется такой неправильной, в сочетании со зверской усталостью. Будто бы не отсюда. Будто бы из какого-то другого мира, где можно было быть счастливым, где можно было смеяться, купаться в реке по утрам, играть с сестрой в бадминтон по вечерам. Это все было не так давно, но уже превратилось в полузабытую сказку, подернутую дымкой забвения, так похожей на едкий дым недавних пожаров. И только щекотка на мгновение напоминает о том, что, возможно, никогда уже не удастся повторить.
Усталость тяжелой бетонной плитой падает на плечи, нашептывает на ухо, коварно предлагает прямо здесь упасть и заснуть, и какая разница, что найдут, не все ли уже равно, главное – выспишься, отдохнешь, тебе же именно этого хочется?
Приходится сжимать зубы и идти, идти. Еще долго? Уже близко? Черт знает, а солнце все еще светит, будто бы насмехается, и ужасно болят глаза, и хочется спать, спать, спать…
Когда случайная ветка попадает под ноги и колени встречаются с землей, можно позволить себе упасть окончательно, прижаться щекой к дороге, вдохнуть запах пыли и близкой травы, и…
- Эй! Эй, парень, очнись! Ты жив вообще? Ты кто? Ты в порядке? Черт возьми, совсем никакой… Парень, как тебя зовут?
Чужой бархатистый голос врывается в сознание, и сопротивляться сил нет.
- Микеле, - выдыхают сухие, потрескавшиеся губы, - меня зовут Микеле…
Тело тут же напрягается, предчувствуя опасность, глаза распахиваются, чтобы встретиться с чужим взглядом. Взглядом темно-карих, встревоженных глаз.
- Ты кто? – хрипло спрашивает, облизывая губы, пытаясь донести им хоть каплю отсутствующей влаги, - ты кто?
- Эй, Микеле, ну просыпайся ты! – Фло смеется и толкает Локонте под ребра, - не высыпаешься совершенно, идиот… Просыпайся, мы уже приехали, интервью через полчаса, а у тебя снова тушь потекла, и скажи спасибо, что я взял с собой запасную, не забыл.
Итальянец что-то возмущенно бормочет, поднимает тяжелую голову с плечо Флорана, обтянутого черной кожей куртки и встречается с темно-карими, встревоженными глазами друга.
- Эй, ты в порядке?
- Фло… - шепчет Микеле, облизывая пересохшие губы.
- Фло… - выдыхает парень и протягивает руку, - поднимайся. Пить хочешь?