как же прекрасна радуга, но ты прекрасней её (с) Nino
Поскольку поставила себе на март несколько конкретных целей, одна из которых - нормально расписаться, решила начать с писательского флешмоба.
Поэтому, день первый. Заявки.
Я, правда, подозреваю, что фандом, по которому эти карамельки, никто не знает, да и пейринг странный даже для меня, но очень уж мне хотелось его написать.
читать дальшеКрест на цепочке
Кантор никогда не верил в бога. Ни в того, в которого верили ученики этой смешной мистической школы... Как их... Ах, да, христиане. Ни во всех остальных богов, в которых еще можно было верить. Было время, он верил в мэтра Хавьера. Только потому, что тот был взрослый и серьезный, умудренный опытом, он никогда не ругал маленького Диего, когда тот в очередной раз прибегал в отцовскую лабораторию.
В мэтра Хавьера он перестал верить после того, как мертвое тело старика перекинули через стену замка прямо на шумную улицу.
Боги не умирают.
Кантор боится назвать Пассионарио богом, потому что рано или поздно он тоже умрет.
Лучше бы поздно.
Во время очередных ночных разговоров за бокалом вина, он задумчиво смотрит на крест, который висит на цепочке на шее у Торо.
- Ты правда веришь, что он тебя спасет? - уточняет он.
- Я верю в то, что он милосерден, - серьезно отвечает Торо, так спокойно, будто и не выпил перед этим уже бутылку, - и ему лучше знать.
Кантор молчит, но ночью, зажмурившись и уткнувшись носом в подушку, все-таки просит.
«Пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке. Он хороший. Глупый, но очень хороший. Пусть он будет жив. Я его... Я. Его».
Думает, думает, думает.
А в смежной комнате Пассионарио в очередной раз отчитывается перед Амарго за то, что спалил штаны, схватившись за них раскаленными ладонями.
Туман
Над Кастель Милагро все время клубится туман, будто бы боги хотят закрыть это страшное место от взора простых смертных. Но его все равно видно. Замок возвышается над городом, будто накрывая его тенью своих серых стен.
Особенно хорошо замок видно со скалы. Кантор сидит, скрестив ноги, курит очередную сигару с паршивым табаком и неотрывно смотрит на Кастель Милагро. Пусть Амарго и говорит, что ему привиделось, но рука почему-то все равно болит в районе предплечья. И Кантор хорошо помнит, что ее не было вовсе.
И темные коридоры Кастель Милагро он помнит тоже.
- Я снесу его, - тихо говорит Пассионарио за его спиной, - вот приду к власти — и сразу снесу. Устрою извержение вулкана. Или землетрясение. Или просто взорву ко всем чертям.
- Зачем? - лениво спрашивает Кантор.
И нервно вздрагивает, услышав ответ:
- Чтобы ты больше не кричал по ночам.
Лебедь
Смешно, но Кантор никогда в жизни не видел лебедей. Говорят, они раньше водились в пруду в фамильном замке дель Кастельмарра, но он был там последний раз лет в пять, поэтому ничего не помнит. А на картинках — это, конечно, совсем не то.
Тем не менее, сейчас Орландо почему-то напоминает ему лебедя. Тощий, легкий и изящный, с копной темных волос и огромными, совершенно нечеловеческими глазами. Когда он, обнаженный, стоит у зеркала, то кажется таким беззащитным, что хочется защитить его буквально от всего...
Впрочем, этот беззащитный матерится так, что Кантору и не снилось.
- Орландо...
Нет, не слышит, засранец такой.
- Товарищ Пассионарио!
- А? - Орландо оборачивается, улыбаясь своей вечной невинной полуулыбочкой.
- Иди сюда. А то Амарго пожалуюсь, что ты опять колдуешь.
- О, он нам здесь совсем не к месту...
Орландо ржет, запрокидывая голову, и Кантору отчаянно хочется поцеловать его в шею.
День второй. Собственных пожеланий
читать дальшеВ эту ночь в Зеленых горах особенно тихо. В лагере повстанцев ни звука, и все на всякий случай обходят графа Гаэтано стороной.
Граф пришел к повстанцам одним из первых. Мало кто помнит его другим — еще молодым и счастливым, с юной и прекрасной дочерью, которая встряхивала темными локонами и смеялась так, что невольно начинали улыбаться все вокруг.
Немногие помнят тот день, когда Гаэтано поседел за один вечер. Тот страшный день, когда его дочь пропала и была объявлена погибшей.
Кто-то вспомнит, как в доме первосвященника Сальваторе были найдены тела юных девушек. И как безуспешно граф пытался найти среди них свою дочь, словно бы мог узнать ее просто так, по случайным останкам, поскольку лиц все равно было не разобрать. Кто-то вспомнит, как он на руках унес оттуда Саэту — полуживую, изрезанную, с беспомощным и отчаянным взглядом. Вспомнит, как он день за днем выхаживал ее, не отходя от девушки ни на шаг.
И никто не забудет тот день, когда Саэту-убийцу, Саэту-умницу, Саэту-сумасшедшую-дуру-которая-бросается-на-каждого-кто-напомнит-о-прошлом принесли на руках.
В ее глазах уже не были отчаяния.
Жизни в них, правда, тоже не было.
Никто не забудет, и все будут долго еще жалеть Гаэтано, который потерял все, что у него было.
И вряд ли кто-то вспомнит, как в комнате для охраны, смежной с комнатой идеолога и предводителя партии товарища Пассионарио, тихо выл Кантор.
От тоски, боли и собственного бессилия.
- Ты не мог ничего изменить, - говорит Пассионарио, который сидит рядом, прямо на полу, скрестив ноги поудобнее, - это не твоя вина, Кантор. Она не хотела, чтобы ты себя винил.
- Это моя вина, - глухо возражает Кантор, - если бы я не напомнил ей о том, кем она была когда-то... Если бы я не... Ты сам знаешь, барды-воины никогда не выживают. Я обнадежил ее...
- Ты напомнил ей о том, кто она на самом деле, - жестко уточняет Пассионарио, мигом собравшись, - она всегда была бардом. Ты же слышал, ты знаешь, как она играла раньше. К нам ее привела злость, но злости никогда не хватает.
- Если бы не напомнил — она была бы жива, - качает головой Кантор.
- Ты сам-то помнишь, кто ты на самом деле? - неуверенно улыбается Пассионарио, - Диего...
- Не напоминай, - огрызается Кантор, - нет его больше. Не существует. Не произноси это имя при мне. Хватит того, что Саэта меня узнала. Хотя она больше уже никому не сможет этого рассказать.
- Когда? Когда вы ловили Патрицию? Что, потом она жалела, что тогда дала тебе пощечину? А ведь могла бы... - нервно смеется Пассионарио.
- Заткнись, Плакса. А то опять пюпитром побью, - ворчит Кантор, а потом, помолчав, добавляет, - я не жалею. Пусть лучше в моей памяти она останется прекрасной Саэтой. Хорошим другом. Единственной девушкой, которая рискнула дать пощечину великому Эль Драко.
День третий. Природы.
читать дальшеКогда Диего был маленьким, ему очень хотелось изучать классическую магию. Ему казалось безумно романтичным разделение магии на стихии, хотелось научиться хотя бы одной из них, но всем его мечтам не суждено было сбыться. Отец — мэтр Максимиллиано дель Кастельмарра — быстро объяснил сыну, что для него классическая магия невозможна, и, может быть, даже опасна. Диего смирился, но на магов с той поры смотрел со смесью уважения, восхищения и страха.
На Орландо он смотрит примерно так же.
Наверное, для всех остальных революционеров, Орландо — не более, чем товарищ Пассионарио, предводитель и идеолог, гений партии, надежда королевства и мастер убеждения. Для Кантора он в первую очередь Орландо.
А еще немного Плакса — глупый ученик великого Эль Драко, который отвратительно чистил ему концертные костюмы.
Стихия Орландо — огонь, и она подходит ему больше, чем что бы то ни было. Он и сам похож на язычок пламени — невысокий, ловкий и стремительный, беззастенчиво очаровательный в своей эмоциональности, в каждом своем действии.
И сжигает окружающих он столь же стремительно и беспощадно, словно настоящее пламя.
Когда-то Кантору объясняли, что для того, чтобы внутренний Огонь не заставил его сгореть, необходимо работать и творить.
Теперь он знает — чтобы не сгореть в пламени Орландо, нужно любить его. Любить всем сердцем, любить сильнее всех, слагать о нем баллады, писать ему стихи, быть рядом. Всегда, каждый день, каждую секунду быть рядом с ним, чтобы если понадобится — закрыть его своим телом, спасти от любой беды и умереть у него на руках.
Кантор знает, что нечто подобное чувствуют все повстанцы. И почему-то ужасно ревнует.
Потом он узнает, что в состоянии безудержной истерики Орландо спалил дом Багги Дорса, пытаясь отомстить за смерть самого близкого друга. Узнает, как рыдал Орландо в кабинете Шеллара, обвиняя себя во всем произошедшем.
Узнает, как ему было больно, когда Амарго посмотрел на него своим серо-стальным взглядом и напомнил: «Ты отпустил его. Ты дал ему туда пойти. Теперь сам объясни окружающим, как погиб Кантор».
И что Орландо взял его серьгу на память — тоже узнает.
И, наверное, поймет, что безудержное пламя пожирает не только его одного.
Но, конечно, никому не скажет.
Поэтому, день первый. Заявки.
Я, правда, подозреваю, что фандом, по которому эти карамельки, никто не знает, да и пейринг странный даже для меня, но очень уж мне хотелось его написать.
читать дальшеКрест на цепочке
Кантор никогда не верил в бога. Ни в того, в которого верили ученики этой смешной мистической школы... Как их... Ах, да, христиане. Ни во всех остальных богов, в которых еще можно было верить. Было время, он верил в мэтра Хавьера. Только потому, что тот был взрослый и серьезный, умудренный опытом, он никогда не ругал маленького Диего, когда тот в очередной раз прибегал в отцовскую лабораторию.
В мэтра Хавьера он перестал верить после того, как мертвое тело старика перекинули через стену замка прямо на шумную улицу.
Боги не умирают.
Кантор боится назвать Пассионарио богом, потому что рано или поздно он тоже умрет.
Лучше бы поздно.
Во время очередных ночных разговоров за бокалом вина, он задумчиво смотрит на крест, который висит на цепочке на шее у Торо.
- Ты правда веришь, что он тебя спасет? - уточняет он.
- Я верю в то, что он милосерден, - серьезно отвечает Торо, так спокойно, будто и не выпил перед этим уже бутылку, - и ему лучше знать.
Кантор молчит, но ночью, зажмурившись и уткнувшись носом в подушку, все-таки просит.
«Пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке. Он хороший. Глупый, но очень хороший. Пусть он будет жив. Я его... Я. Его».
Думает, думает, думает.
А в смежной комнате Пассионарио в очередной раз отчитывается перед Амарго за то, что спалил штаны, схватившись за них раскаленными ладонями.
Туман
Над Кастель Милагро все время клубится туман, будто бы боги хотят закрыть это страшное место от взора простых смертных. Но его все равно видно. Замок возвышается над городом, будто накрывая его тенью своих серых стен.
Особенно хорошо замок видно со скалы. Кантор сидит, скрестив ноги, курит очередную сигару с паршивым табаком и неотрывно смотрит на Кастель Милагро. Пусть Амарго и говорит, что ему привиделось, но рука почему-то все равно болит в районе предплечья. И Кантор хорошо помнит, что ее не было вовсе.
И темные коридоры Кастель Милагро он помнит тоже.
- Я снесу его, - тихо говорит Пассионарио за его спиной, - вот приду к власти — и сразу снесу. Устрою извержение вулкана. Или землетрясение. Или просто взорву ко всем чертям.
- Зачем? - лениво спрашивает Кантор.
И нервно вздрагивает, услышав ответ:
- Чтобы ты больше не кричал по ночам.
Лебедь
Смешно, но Кантор никогда в жизни не видел лебедей. Говорят, они раньше водились в пруду в фамильном замке дель Кастельмарра, но он был там последний раз лет в пять, поэтому ничего не помнит. А на картинках — это, конечно, совсем не то.
Тем не менее, сейчас Орландо почему-то напоминает ему лебедя. Тощий, легкий и изящный, с копной темных волос и огромными, совершенно нечеловеческими глазами. Когда он, обнаженный, стоит у зеркала, то кажется таким беззащитным, что хочется защитить его буквально от всего...
Впрочем, этот беззащитный матерится так, что Кантору и не снилось.
- Орландо...
Нет, не слышит, засранец такой.
- Товарищ Пассионарио!
- А? - Орландо оборачивается, улыбаясь своей вечной невинной полуулыбочкой.
- Иди сюда. А то Амарго пожалуюсь, что ты опять колдуешь.
- О, он нам здесь совсем не к месту...
Орландо ржет, запрокидывая голову, и Кантору отчаянно хочется поцеловать его в шею.
День второй. Собственных пожеланий
читать дальшеВ эту ночь в Зеленых горах особенно тихо. В лагере повстанцев ни звука, и все на всякий случай обходят графа Гаэтано стороной.
Граф пришел к повстанцам одним из первых. Мало кто помнит его другим — еще молодым и счастливым, с юной и прекрасной дочерью, которая встряхивала темными локонами и смеялась так, что невольно начинали улыбаться все вокруг.
Немногие помнят тот день, когда Гаэтано поседел за один вечер. Тот страшный день, когда его дочь пропала и была объявлена погибшей.
Кто-то вспомнит, как в доме первосвященника Сальваторе были найдены тела юных девушек. И как безуспешно граф пытался найти среди них свою дочь, словно бы мог узнать ее просто так, по случайным останкам, поскольку лиц все равно было не разобрать. Кто-то вспомнит, как он на руках унес оттуда Саэту — полуживую, изрезанную, с беспомощным и отчаянным взглядом. Вспомнит, как он день за днем выхаживал ее, не отходя от девушки ни на шаг.
И никто не забудет тот день, когда Саэту-убийцу, Саэту-умницу, Саэту-сумасшедшую-дуру-которая-бросается-на-каждого-кто-напомнит-о-прошлом принесли на руках.
В ее глазах уже не были отчаяния.
Жизни в них, правда, тоже не было.
Никто не забудет, и все будут долго еще жалеть Гаэтано, который потерял все, что у него было.
И вряд ли кто-то вспомнит, как в комнате для охраны, смежной с комнатой идеолога и предводителя партии товарища Пассионарио, тихо выл Кантор.
От тоски, боли и собственного бессилия.
- Ты не мог ничего изменить, - говорит Пассионарио, который сидит рядом, прямо на полу, скрестив ноги поудобнее, - это не твоя вина, Кантор. Она не хотела, чтобы ты себя винил.
- Это моя вина, - глухо возражает Кантор, - если бы я не напомнил ей о том, кем она была когда-то... Если бы я не... Ты сам знаешь, барды-воины никогда не выживают. Я обнадежил ее...
- Ты напомнил ей о том, кто она на самом деле, - жестко уточняет Пассионарио, мигом собравшись, - она всегда была бардом. Ты же слышал, ты знаешь, как она играла раньше. К нам ее привела злость, но злости никогда не хватает.
- Если бы не напомнил — она была бы жива, - качает головой Кантор.
- Ты сам-то помнишь, кто ты на самом деле? - неуверенно улыбается Пассионарио, - Диего...
- Не напоминай, - огрызается Кантор, - нет его больше. Не существует. Не произноси это имя при мне. Хватит того, что Саэта меня узнала. Хотя она больше уже никому не сможет этого рассказать.
- Когда? Когда вы ловили Патрицию? Что, потом она жалела, что тогда дала тебе пощечину? А ведь могла бы... - нервно смеется Пассионарио.
- Заткнись, Плакса. А то опять пюпитром побью, - ворчит Кантор, а потом, помолчав, добавляет, - я не жалею. Пусть лучше в моей памяти она останется прекрасной Саэтой. Хорошим другом. Единственной девушкой, которая рискнула дать пощечину великому Эль Драко.
День третий. Природы.
читать дальшеКогда Диего был маленьким, ему очень хотелось изучать классическую магию. Ему казалось безумно романтичным разделение магии на стихии, хотелось научиться хотя бы одной из них, но всем его мечтам не суждено было сбыться. Отец — мэтр Максимиллиано дель Кастельмарра — быстро объяснил сыну, что для него классическая магия невозможна, и, может быть, даже опасна. Диего смирился, но на магов с той поры смотрел со смесью уважения, восхищения и страха.
На Орландо он смотрит примерно так же.
Наверное, для всех остальных революционеров, Орландо — не более, чем товарищ Пассионарио, предводитель и идеолог, гений партии, надежда королевства и мастер убеждения. Для Кантора он в первую очередь Орландо.
А еще немного Плакса — глупый ученик великого Эль Драко, который отвратительно чистил ему концертные костюмы.
Стихия Орландо — огонь, и она подходит ему больше, чем что бы то ни было. Он и сам похож на язычок пламени — невысокий, ловкий и стремительный, беззастенчиво очаровательный в своей эмоциональности, в каждом своем действии.
И сжигает окружающих он столь же стремительно и беспощадно, словно настоящее пламя.
Когда-то Кантору объясняли, что для того, чтобы внутренний Огонь не заставил его сгореть, необходимо работать и творить.
Теперь он знает — чтобы не сгореть в пламени Орландо, нужно любить его. Любить всем сердцем, любить сильнее всех, слагать о нем баллады, писать ему стихи, быть рядом. Всегда, каждый день, каждую секунду быть рядом с ним, чтобы если понадобится — закрыть его своим телом, спасти от любой беды и умереть у него на руках.
Кантор знает, что нечто подобное чувствуют все повстанцы. И почему-то ужасно ревнует.
Потом он узнает, что в состоянии безудержной истерики Орландо спалил дом Багги Дорса, пытаясь отомстить за смерть самого близкого друга. Узнает, как рыдал Орландо в кабинете Шеллара, обвиняя себя во всем произошедшем.
Узнает, как ему было больно, когда Амарго посмотрел на него своим серо-стальным взглядом и напомнил: «Ты отпустил его. Ты дал ему туда пойти. Теперь сам объясни окружающим, как погиб Кантор».
И что Орландо взял его серьгу на память — тоже узнает.
И, наверное, поймет, что безудержное пламя пожирает не только его одного.
Но, конечно, никому не скажет.
@темы: другое кино, девочка-скандал, писательский флешмоб, театр абсурда, "король я тут, или хрен собачий?!" или хроники странного королевства
