как же прекрасна радуга, но ты прекрасней её (с) Nino
Небо, сапфир, лазурь.
если мне бы глаза твои - небо, сапфир, лазурь.
я бы ими сказал все то, что хочу сказать.
я бы видел сны, но сна - ни в одном глазу.
но у меня никогда
не будут твои глаза.
то, что писалось на однострочникиХолодный сентябрь наступает так внезапно, что кажется, вместе с ледяным, почти зимним ветром и первыми, робко опавшими листьями в душу каждого случайного человека врывается ворох страниц, исписанный госпожой осенью. Там и усталость вписана, и легкая предноябрьская хандра, и начало учебы, и девственно чистые страницы разноцветных блокнотов на пружине, которые уже к зиме заполнятся мелким корявым почерком, рисунками на полях, схемами, графиками, таблицами, распухнут от записок-переписок, позволяющих не так скучать на заунывных занятиях. Это стандартное и привычное течение времени, повторяющееся из года в год, зацикленное на самом себе, и порой Тибальту начинает казаться, что вся его жизнь напоминает некого гигантского змея, этакий мировой уроборос, пожирающий свой хвост. И самое страшное состоит в том, что вырваться из порочного круга привычных действий невозможно, каждую осень, каждую чертову осень, каждую сладкую, пряно-яблочную осень повторяется одно и то же. Усталость, хандра, купленная родителями квартира в трех кварталах от университета, ледяной дождь в окно, затянутое тучами небо, разноцветные блокноты и кружка со спайдерменом, как единственные яркие пятна в монохромных цветах квартиры.
Сладко. Скучно. Спокойно. Безвариантно.
Он медленно спускается с темных гранитных ступеней входа в университет на грешную землю, выложенную мелкой плиткой. Где-то вдалеке раздаются рассыпчатые, грохочущие раскаты грома, и тяжелая, давящая духота напоминает о том, что в скором времени начнется гроза. У него нет при себе ни зонта, ни даже куртки, тонкая клетчатая рубашка промокнет за считанные секунды, но племяннику Капулетти, кажется, абсолютно наплевать. Он не боится грозы и не боится дождя, он не боится простуды, он, кажется, вообще ничего не боится, только смерти, а еще опоздать завтра на первую пару, и тяжелая кожаная сумка доверху набитая книгами, взятыми в библиотеке, оттягивает его плечо, заставляя поправить ремень, царапая ногтями темную кожу.
Если по прямой, то до дома идти буквально десять минут, пройти мимо двух книжных магазинов и нескольких кафе, обогнуть среднюю школу, рядом с которой Тибальт постоянно сталкивается с играющими в футбол подростками, пройти наискосок через сквер и, перейдя дорогу, открыть тяжелую дверь в парадную. Консьержка по какой-то странной причине очень любит Тибальта и порой угощает его шоколадными конфетами, который тот обычно скармливает Джульетте. С недавнего времени сестренка решила, что ей надо худеть, и теперь конфеты медленно, но верно скапливаются в стеклянной вазочке на буфете.
Он мог бы пойти по прямой, и уже совсем скоро оказаться вновь в тишине и покое личной крепости, называемой однокомнатной квартирой, но Тибальту не хочется сейчас возвращаться домой и еще несколько часов вкушать такое прекрасный деликатес, как полное одиночество. Он не рвется общаться, но ему нравится находиться в окружении людей, нравится случайно подслушивать их разговоры или искоса любоваться красивыми девушками, нравится бродить по улицам, переступая через трещины на асфальте… В сущности, Тибальт тот еще романтик, но жизнь приучила его к тому, что существовать нужно по шахматам, и он привык уже составлять планы на день, четко рассчитывать свое время и всегда придерживаться избранного графика.
Тибальт выходит за ворота университета, проходит всего полквартала и умудряется запнуться чуть ли не на пустом месте – о ту самую трещину на асфальте, которые он так старательно переступает в своих прогулках. Он летит вниз, успевая выставить руки вперед, спасая нос и щеку от соприкосновения с реальностью в виде грязной улицы, а сумка уже валяется чуть в стороне, порвавшаяся как раз по шву, не выдержавшая количества набранных книг. Разноцветные блокноты, рассыпавшиеся по серому асфальту, становятся последней каплей, и Тибальту кажется, что он сейчас сойдет с ума.
- Вам помочь? – слышит он голос над своей головой, а потом скользит взглядом по разноцветным кедам, узким синим джинсам, зеленой футболке и, наконец, встречается взглядом с обладателем ярко-синих, каких-то невероятно ненастоящих глаз, удивительно теплых в своей искусственной синеве. Глаз, цвета лазури.
- Мне помочь, - соглашается он и хватается за протянутую руку.
***
У его внезапного спасителя и ангела-хранителя красивое, перекатывающееся на языке имя, которое тот сообщает, пока они вместе собирают разлетевшиеся книги.
- Меня зовут Меркуцио, - говорит спаситель и легко встряхивает длинными темными волосами. Кажется, перед тем, как помочь Тибальту, он собирался завязать их в хвост, на руке браслетом выделяется зеленая резинка. Но сейчас ему явно не до этого, и потому кудрявые волосы спадают на спину, и Тибальт как-то зачарованно скользит по ним взглядом, а потом отводит глаза и смущенно краснеет, почти по-детски прижимая собранные блокноты к груди.
- Я Тибальт, - честно сообщает он и видит, как брови Меркуцио взлетают вверх. Конечно, имя Капулетти всегда у всех на слуху, Тибальта недолюбливают, в университете считают мажором и «золотой молодежью», и никого, почему-то, не интересует, какой он на самом деле. Это огорчает, но для дружбы у Тибальта есть Джульетта, а все остальные не в счет.
- Я очень рад знакомству, - наконец отвечает Меркуцио и тактично делает вид, что никогда не слышал о Капулетти, и Тибальт вдвойне благодарен ему за это, - помочь тебе донести вещи? Судя по всему твоей сумке нужен ремонт, не в руках же ты понесешь все эти учебники, а мой рюкзак выдерживал и не такое.
- Да, я буду рад, - машинально отвечает племянник Капулетти и растерянно наблюдает за тем, как Меркуцио, сидя на корточках, запихивает книги в рюкзак.
- Ты студент, да? Из университета?
- На юридическом учусь, - нервно улыбается Тибальт, - второй курс.
- Так сколько тебе лет? Восемнадцать?
- Исполнится в ноябре.
- Ого. Взрослый совсем, - Меркуцио насмешливо присвистывает, - а мне двадцать один. Пойдем, студент.
Он вскакивает на ноги и с легкостью закидывает почти неподъемный рюкзак за спину. Тибальт вздыхает, глядя на него, зачем-то заглядывает в один из блокнотов, а после резко захлопывает его. – Пойдем, - соглашается он.
Дорога до дома проходит в абсолютном молчании, они просто не знают, о чем друг с другом говорить. Тибальт не знает, о чем думает Меркуцио, но сам он немного смущается и злится на себя за это смущение, и хочет вести себя развязнее и наглее, а потом все равно чувствует себя маленьким мальчиком и снова злится. Это тяжело, неприятно и неизбежно, и молчание тяготит и смущает его еще больше, пока, наконец, рюкзак с глухим стуком не падает на пол квартиры, а Меркуцио не поднимает взгляд. Тибальт с какой-то удивленной радостью видит в глубине его ярких глаз смешинки.
- Кофе? – предлагает он хриплым голосом, кашляет и предлагает снова, - сварить тебе кофе?
- Черный, эспрессо, без сахара, - диктует Меркуцио, улыбается уже по-настоящему и тихо, как-то трогательно даже добавляет, - если тебя это не затруднит.
Тибальта не затруднит. Его сейчас ничто не затруднит, ему просто хочется, чтобы этот странный человек с фенечками на руках побыл рядом еще какое-то время, потому что его присутствие успокаивает, и кажется – пока что лишь кажется, но и это немало, - что жестокий уроборос медленно разжимает зубы на своем хвосте.
Тибальт уходит на кухню искать джезву, Меркуцио без спроса сует нос в его комнату, и племянник Капулетти прекрасно знает, что он там найдет: аккуратно заправленную клетчатым пледом кровать, скандинавскую мифологию и книги Азимова на полке, пресловутую кружку со спайдерменом и стыдливо притаившиеся в углу стола комиксы. Стандартный набор, ничего лишнего, ничего личного. Все просто.
- Знаю, висел на ветру девять долгих ночей… - насмешливо цитирует Меркуцио, приходя на кухню, - люблю одноглазых.
- Кутузов? – ехидничает Тибальт, не отрываясь от джезвы.
- Пират Сильвер, - хмыкает Меркуцио.
- Он был одноногий.
- И одноглазый.
- Ты, скорее, попугай.
- Пиастры, пиастры?
- Вот именно.
Тибальт оборачивается, и они оба заливисто смеются, пока кофе не убегает, напоминая о своем существовании.
И уже разливая дымящийся напиток на по маленьким чашкам, Тибальт наблюдает за тем, как Меркуцио крутит разноцветную феньку на худом запястье.
Кажется, сейчас он нашел друга.
Даже больше, чем друга.
В конце концов, он согласен быть попугаем, если у него будет такой одноглазый Сильвер.
С единственным глазом цвета неба.
короткое и хреновое продолжениеКаждый раз, когда на улице идет дождь, Тибальту хочется вспомнить детство. Ему хочется, как в детстве, когда их на осенние каникулы увозили в предместья Вероны, босиком побегать под ледяными струями, прыгая в лужи и наслаждаясь каждой секундой своего существования, того самого, которое здесь и сейчас.
Тогда, в детстве, он мог не думать об учебе, о жизни, о даже не открытых еще учебниках по экономике и праву. Он не знал, что когда-нибудь будет учиться на юридическом факультете, не знал, что чертов Ромео, который вечно был лидером и не разрешал ребятам брать Тибальта в футбольную команду, тоже вырастет и вместо рогатки будет носить в кармане джинсов маленький, но увесистый пистолет, который он однажды показывал Бенволио во дворе университета. Увидев Тибальта, он сначала прицелился в него, а потом расхохотался и выпалил в воздух, и они с Бенволио куда-то умчались. Еще несколько секунд простояв на месте, Тибальт вдруг с ужасом понял - на какое-то мгновение он поверил в то, что Ромео действительно может его убить, вот так, со всеми своими вечными шуточками, пожиманием плеч и невинной улыбкой. Понял – и ему стало по-настоящему жутко. В тот же день Тибальт провел почти три часа в магазине холодного оружия и купил себе небольшой метательный нож, который теперь всегда носит при себе. Конечно, нож не пуля, но Тибальту нравилось думать, что он не совсем безоружен.
За окном идет дождь, а юноша торопливо пишет в ярко-красном блокноте конспект параграфа, листает учебник, отчеркивает отдельные места, а потом берет ноутбук, чтобы найти дополнительную информацию по интересующим его моментам. Учеба увлекает его, заставляя погружаться с головой в занятия, в разбор тем, в написание сочинений или эссе исключительно для личного пользования, в прочтение дополнительной литературы. Он уже привык жить в быстром ритме, когда на сон тратятся короткие часы, а все остальное время наполнено учебой, музыкой в наушниках, и…
И – да, Меркуцио.
Как ни странно, но этот кудрявый пират Сильвер так прижился в квартире Тибальта, что иногда тому кажется, что он жил там всегда, и что вовсе он не пират, а очень даже кот, черный, пушистый котяра, и порой племянник Капулетти тянется почесать его за ухом, приходя в себя только тогда, когда Меркуцио смеется и, перехватив его руку, касается губами внутренней стороны ладони. От этого жеста Тибальта бросает в дрожь.
Хотелось бы сказать, что он приходит ежедневно, в одно и то же время, но это не так. Он приходит, когда ему вздумается, и уходит так же внезапно, оставляет на кровати Тибальта компакт-диски и сигаретный пепел, но всегда моет за собой кружки из-под кофе и шикарно готовит, в то время, как сам Тибальт способен только разогреть пиццу. Меркуцио оставляет записки на разноцветных листочках, пришпиленных магнитами к холодильнику, рисует на них забавные рожицы, и в такие минуты Тибальту начинает казаться, что они уже почти семья, и его даже не пугает эта мысль, и вот тогда Меркуцио снова ускользает.
Иногда Тибальт видит его на улицах в компании Ромео и Бенволио, и тогда где-то под грудной клеткой зарождается жгучая ревность, которая того и поди, начнет сочиться из-под ногтей. Он на полном серьезе думает о том, что Ромео стоило бы умереть, начинает придумывать планы, выискивает в магазинах хороший пистолет, а потом Меркуцио приходит снова, кидает рюкзак на пол, и Тибальт мгновенно забывает и о Ромео, и об оружии, и о смерти. Он забывает вообще обо всем, когда приходит Меркуцио. И дело даже не в том, что это любовь, или какие-нибудь там глупые придуманные чувства, просто Меркуцио возвращает его к жизни, а если точнее, то просто дарит ему новую жизнь, показывает новые дороги и новые возможности, обещает быть проводником, и Тибальт доверчиво хватается за его теплую руку.
Он и сегодня приходит, как всегда внезапно, и, услышав в тишине квартиры звук ключа, поворачивающегося в замке, Тибальт мгновенно убирает ноутбук и напряженно прислушивается, сгруппировавшись, как перед прыжком. Он прислушивается к знакомым звукам так, будто он них зависит, по меньшей мере, его жизнь. Звук молнии – Меркуцио расстегивает куртку. Глухой, тяжелый звук – рюкзак падает на пол. Слышно, как Меркуцио присаживается на корточки, чтобы развязать шнурки на кедах, слышно, как он приглаживает волосы быстрым движением, слышно, как он почти бесшумно проходит в комнату и включает свет.
- Ты почему не спишь? Уже почти одиннадцать, а тебе к первой паре, - напоминает Меркуцио. Он, кажется, досконально знает расписание, и он единственный, кто следит за тем, чтобы Тибальт хоть немного высыпался.
- Я еще не закончил, - племянник Капулетти захлопывает блокнот и поднимается из-за стола, чтобы, обернувшись, улыбнуться Меркуцио. Тот стоит, и волосы его мокрые от дождя, тяжелые, и футболка почти вся промокла, сквозь нее можно увидеть, какой он худой и гибкий, словно гончая, и от этого сравнения Тибальта бросает в дрожь, он и сам не понимает, почему думает обо всем таком. Просто думается.
- Ничего, закончишь завтра, - жизнерадостно заявляет Меркуцио и включает музыкальный центр. Он всегда его включает, когда приходит домой, всегда очень тихо, на пределе слышимости, и Тибальт уже привык, что небольшую квартиру его постоянно наполняют какие-то звуки, какие-то голоса, музыкальные группы, которых он никогда не слышал, тексты песен, которых он никогда не написал бы, мысли, которых он никогда не подумал бы.
Наверное, потому, что в присутствие Меркуцио, он думает только о Меркуцио.
«Life's great, life's grand, future all planned…» поет неизвестный исполнитель, и, падая на диван, Тибальт думает, что начало этой песни точно про него.
Он падает на кровать, смотрит в потолок и думает о том, что все в последнее время слишком странно и непонятно. Он думает о том, что Меркуцио сейчас на кухне варит кофе, и безумно хочется подойти к нему сзади, уткнувшись носом в затылок и стоять так долго-долго, прислушиваясь к чужому дыханию. Он думает о том, что Джульетта снова в кого-то влюбилась и не хочет говорить в кого, хотя он, старший брат, имел бы право знать. Он думает о том, что Ромео с Бенволио в последнее время совсем зарвались, вечно сбегают с занятий и где-то шляются, а преподаватели их покрывают, и вроде бы это не его, Тибальта, дело, но все равно безумно обидно. Он думает о том, что завтра Меркуцио снова уйдет, и снова его не будет несколько дней, он просто кошак, гуляющий сам по себе, и даже если безумно хочется оставить его рядом, приходится мириться с его любовью к свободе.
Он думает, думает, думает, а неизвестный исполнитель где-то на грани сознания поет о любви, и тяжелая, теплая темнота наваливается со всех сторон.
Тибальт уже не слышит, как Меркуцио зовет его пить чай и ужинать.
Он уже не видит, как подойдя к кровати, Меркуцио мягко проводит пальцами по его щеке.
Но, тем не менее, он улыбается во сне.
продолжение. дневник Тибальта.
Последние три недели Тибальт постоянно носит с собой маленький зеленый блокнот, который прекрасно помещается во внутренний карман теплой куртки. Это нечто вроде личного дневника, настолько личного, что его не сможет прочитать никто и никогда, даже Меркуцио, хотя уж ему бы Тибальт рассказал все, что угодно. Но он тешит себя мыслью, что эта маленькая игрушка в зеленой обложке – тоже немного Меркуцио, хотя бы потому, что когда рука Капулетти выводит темной ручкой косые и ломкие слова на разлинованной бумаге, он ясно видит перед глазами смешливого мальчишку, который в свои двадцать один так и не превратился в мужчину, да никогда уже, наверное, не превратится. Меркуцио наливает чай, тихо смеется и очень внимательно слушает все эти откровения, записанные быстро, на обшарпанном подоконнике в перерыве между парами, в тишине университетской библиотеки, дома, уютно устроившись в ярко-красном старинном кресле стиля ампир, которое до этого стояло в семейном особняке, в спальне Тибальта, а потом он перевез его в свою квартиру, чтобы каждый раз, с ногами устраиваясь в этом громоздком сооружении, можно было снова почувствовать себя пятилетним ребенком.
Когда ему было пять лет, Тибальт впервые оказался в том огромном доме, где звук шагов эхом отлетает под сводчатый потолок, а в лабиринте коридоров можно запросто заблудиться.
«Теперь ты будешь жить здесь» сказали мальчику, а он все глотал быстрые злые слезы и боялся спросить, когда же за ним придет мама. И так было понятно, что никогда.
В этом кресле он спасался от ссор между тетей и дядей, от плача маленькой сестренки, от страха быть наказанным, от сломанных игрушек, от всего, что хоть чуть-чуть пугало его, было непривычным или неправильным. Так было в пять лет, так было сейчас, тринадцать лет спустя, когда вернувшись домой и торопливо поев, он забирался в кресло и открывал блокнот.
Меркуцио не появлялся вот уже полтора месяца, и единственным, что хоть чуть-чуть спасало от одиночества, была возможность писать эти короткие письма. То ли себе, то ли тому, кто не сможет их прочитать.
«Сегодня на улице ужасная погода, с утра шел ледяной дождь, а к вечеру лужи покрылись тонким хрустким льдом, который почти не скользит и легко ломается под ногами. Я скучаю по лету и солнцу, но еще более я скучаю по тебе, и я знаю – ты сейчас там, где лето и солнце круглый год. Возвращайся уже, а? Знаешь, я дошел до того, что подслушиваю разговоры Ромео и Бенволио, уж с ними ты точно общаешься, но они совсем не говорят о тебе, и мне становится безумно грустно и тоскливо. Я чувствую себя идиотом, я чувствую себя неправильно, это ужасно смешно, что я постоянно думаю о тебе, но даже на парах я думаю о тебе, и какое же счастье, что ты об этом никогда не узнаешь. Но когда же ты, наконец, приедешь?»
По утрам он торопливо убегает из дома, пьет горчащий кофе в маленькой кофейне на углу, и девушка-официантка привычно улыбается ему. На мгновение Тибальт задумывается о том, что у нее светлые, летящие волосы и длинные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, и он даже подумывает о том, чтобы оставить приглашение на свидание на белой салфетке, но… Но.
После кофе уже не так хочется спать, и Тибальт находит в себе силы дойти до университета и устраивается на каменной скамейке у входа. Северный ветер ничуть не смущает его, и замерзшими пальцами он вновь открывает блокнот.
«А сегодня я узнал, что ее зовут Клара, и на левой руке у нее разноцветная бисерная фенечка, и знаешь, я все не могу понять, сколько ей лет, иногда мне кажется, что ей всего двадцать, а иногда – что ей далеко за сорок, но это абсолютно неважно, потому что когда, по воскресеньям, я смотрю на нее сквозь дымку, поднимающуюся над чашкой с капуччино, я вижу небольшие белые крылья за ее спиной.
Сейчас мне как никогда надо, чтобы хоть у кого-то были небольшие белые крылья за спиной. У тебя их не было, зато у тебя были зеленые кеды, в которых ты будто летал, и, наверное, ты был этаким Гермесом, приносящим мне добрые вести. Просто теперь тебя ждут твои боги, да? Но ты вернешься? Я знаю, ты вернешься. Когда наступит весна, ты обязательно придешь».
Январь он ощущает лишь по календарю, ежедневно отрывая тонкие листочки и тут же выкидывая их в корзину для бумаг, даже не взглянув. День, другой, минус три на улице, лекции, сессия, ежедневные занятия четко с девяти утра до девяти вечера, в десять часов – вечерняя сигарета и спать, привычная смска Джульетте: «спокойной ночи, сестренка», смайлик в ответ, тишина в голове, тишина в душе, тишина в жизни.
Февраль наступает вместе с истерикой Джульетты и неловкими попытками ее успокоить. Тибальт гладит ее по голове, осторожно обнимает и позволяет заливать свою рубашку горькими слезами.
- Я люблю его, люблю, понимаешь? – всхлипывает девочка, шмыгает носом, но наотрез отказывается называть имя своего избранника, и брату приходится лишь гадать, кто умудрился разбить ей сердце. Кто-то из одноклассников? Внешкольных друзей? Случайный знакомый?
А кто умудрился разбить сердце ему самому?
«Сегодня я снова пил кофе, и там всем раздавали салфетки с пожеланиями, не знаю уж, с чего вдруг решили так сделать, да это и не важно. Важно, что она подошла ко мне и протянула эту салфетку, когда уже поставила чашку с кофе на столик, протянула и посмотрела мне в глаза так, будто понимает, ну, то есть вообще все понимает, и про тебя, и про меня, и про то, что я думаю… Не знаю, как описать. Протянула, я взял салфетку в руки, чтобы прочитать, и там было только три слова: «все будет хорошо». Глупое такое пожелание, тебе не кажется? Безумно банально, да, но дело опять же не в этом. Дело в том, что когда я поднял взгляд, ее уже около столика не было, и вообще нигде не было, она бы не успела так быстро на кухню уйти, я бы заметил. Я потом специально к бармену подошел, спросил, а он удивленно на меня посмотрел, и ты знаешь (ты уже знаешь, что я хочу сказать), никакой блондинки Клары у них не работало, ни сейчас, ни с момента основания кофейни, он-то здесь с первого дня работает и всех официантов до сих пор помнит.
И, знаешь, я уверен, что крылья мне не показались».
Меркуцио возвращается ночью на первое марта, бесшумно входит в квартиру, стягивает зеленые кеды и проходит в комнату. Тибальт спит уже, разметавшись на кровати, и маленький зеленый блокнот лежит в изголовье. Взяв его в руки, Меркуцио торопливо листает страницы, кивает понимающе и улыбается так, будто только что встретил старого друга. Нагнувшись, он целует Тибальта в кончик носа и уходит на кухню.
До утра в квартире витает запах кофе и слышно шелестение страниц.
если мне бы глаза твои - небо, сапфир, лазурь.
я бы ими сказал все то, что хочу сказать.
я бы видел сны, но сна - ни в одном глазу.
но у меня никогда
не будут твои глаза.
то, что писалось на однострочникиХолодный сентябрь наступает так внезапно, что кажется, вместе с ледяным, почти зимним ветром и первыми, робко опавшими листьями в душу каждого случайного человека врывается ворох страниц, исписанный госпожой осенью. Там и усталость вписана, и легкая предноябрьская хандра, и начало учебы, и девственно чистые страницы разноцветных блокнотов на пружине, которые уже к зиме заполнятся мелким корявым почерком, рисунками на полях, схемами, графиками, таблицами, распухнут от записок-переписок, позволяющих не так скучать на заунывных занятиях. Это стандартное и привычное течение времени, повторяющееся из года в год, зацикленное на самом себе, и порой Тибальту начинает казаться, что вся его жизнь напоминает некого гигантского змея, этакий мировой уроборос, пожирающий свой хвост. И самое страшное состоит в том, что вырваться из порочного круга привычных действий невозможно, каждую осень, каждую чертову осень, каждую сладкую, пряно-яблочную осень повторяется одно и то же. Усталость, хандра, купленная родителями квартира в трех кварталах от университета, ледяной дождь в окно, затянутое тучами небо, разноцветные блокноты и кружка со спайдерменом, как единственные яркие пятна в монохромных цветах квартиры.
Сладко. Скучно. Спокойно. Безвариантно.
Он медленно спускается с темных гранитных ступеней входа в университет на грешную землю, выложенную мелкой плиткой. Где-то вдалеке раздаются рассыпчатые, грохочущие раскаты грома, и тяжелая, давящая духота напоминает о том, что в скором времени начнется гроза. У него нет при себе ни зонта, ни даже куртки, тонкая клетчатая рубашка промокнет за считанные секунды, но племяннику Капулетти, кажется, абсолютно наплевать. Он не боится грозы и не боится дождя, он не боится простуды, он, кажется, вообще ничего не боится, только смерти, а еще опоздать завтра на первую пару, и тяжелая кожаная сумка доверху набитая книгами, взятыми в библиотеке, оттягивает его плечо, заставляя поправить ремень, царапая ногтями темную кожу.
Если по прямой, то до дома идти буквально десять минут, пройти мимо двух книжных магазинов и нескольких кафе, обогнуть среднюю школу, рядом с которой Тибальт постоянно сталкивается с играющими в футбол подростками, пройти наискосок через сквер и, перейдя дорогу, открыть тяжелую дверь в парадную. Консьержка по какой-то странной причине очень любит Тибальта и порой угощает его шоколадными конфетами, который тот обычно скармливает Джульетте. С недавнего времени сестренка решила, что ей надо худеть, и теперь конфеты медленно, но верно скапливаются в стеклянной вазочке на буфете.
Он мог бы пойти по прямой, и уже совсем скоро оказаться вновь в тишине и покое личной крепости, называемой однокомнатной квартирой, но Тибальту не хочется сейчас возвращаться домой и еще несколько часов вкушать такое прекрасный деликатес, как полное одиночество. Он не рвется общаться, но ему нравится находиться в окружении людей, нравится случайно подслушивать их разговоры или искоса любоваться красивыми девушками, нравится бродить по улицам, переступая через трещины на асфальте… В сущности, Тибальт тот еще романтик, но жизнь приучила его к тому, что существовать нужно по шахматам, и он привык уже составлять планы на день, четко рассчитывать свое время и всегда придерживаться избранного графика.
Тибальт выходит за ворота университета, проходит всего полквартала и умудряется запнуться чуть ли не на пустом месте – о ту самую трещину на асфальте, которые он так старательно переступает в своих прогулках. Он летит вниз, успевая выставить руки вперед, спасая нос и щеку от соприкосновения с реальностью в виде грязной улицы, а сумка уже валяется чуть в стороне, порвавшаяся как раз по шву, не выдержавшая количества набранных книг. Разноцветные блокноты, рассыпавшиеся по серому асфальту, становятся последней каплей, и Тибальту кажется, что он сейчас сойдет с ума.
- Вам помочь? – слышит он голос над своей головой, а потом скользит взглядом по разноцветным кедам, узким синим джинсам, зеленой футболке и, наконец, встречается взглядом с обладателем ярко-синих, каких-то невероятно ненастоящих глаз, удивительно теплых в своей искусственной синеве. Глаз, цвета лазури.
- Мне помочь, - соглашается он и хватается за протянутую руку.
***
У его внезапного спасителя и ангела-хранителя красивое, перекатывающееся на языке имя, которое тот сообщает, пока они вместе собирают разлетевшиеся книги.
- Меня зовут Меркуцио, - говорит спаситель и легко встряхивает длинными темными волосами. Кажется, перед тем, как помочь Тибальту, он собирался завязать их в хвост, на руке браслетом выделяется зеленая резинка. Но сейчас ему явно не до этого, и потому кудрявые волосы спадают на спину, и Тибальт как-то зачарованно скользит по ним взглядом, а потом отводит глаза и смущенно краснеет, почти по-детски прижимая собранные блокноты к груди.
- Я Тибальт, - честно сообщает он и видит, как брови Меркуцио взлетают вверх. Конечно, имя Капулетти всегда у всех на слуху, Тибальта недолюбливают, в университете считают мажором и «золотой молодежью», и никого, почему-то, не интересует, какой он на самом деле. Это огорчает, но для дружбы у Тибальта есть Джульетта, а все остальные не в счет.
- Я очень рад знакомству, - наконец отвечает Меркуцио и тактично делает вид, что никогда не слышал о Капулетти, и Тибальт вдвойне благодарен ему за это, - помочь тебе донести вещи? Судя по всему твоей сумке нужен ремонт, не в руках же ты понесешь все эти учебники, а мой рюкзак выдерживал и не такое.
- Да, я буду рад, - машинально отвечает племянник Капулетти и растерянно наблюдает за тем, как Меркуцио, сидя на корточках, запихивает книги в рюкзак.
- Ты студент, да? Из университета?
- На юридическом учусь, - нервно улыбается Тибальт, - второй курс.
- Так сколько тебе лет? Восемнадцать?
- Исполнится в ноябре.
- Ого. Взрослый совсем, - Меркуцио насмешливо присвистывает, - а мне двадцать один. Пойдем, студент.
Он вскакивает на ноги и с легкостью закидывает почти неподъемный рюкзак за спину. Тибальт вздыхает, глядя на него, зачем-то заглядывает в один из блокнотов, а после резко захлопывает его. – Пойдем, - соглашается он.
Дорога до дома проходит в абсолютном молчании, они просто не знают, о чем друг с другом говорить. Тибальт не знает, о чем думает Меркуцио, но сам он немного смущается и злится на себя за это смущение, и хочет вести себя развязнее и наглее, а потом все равно чувствует себя маленьким мальчиком и снова злится. Это тяжело, неприятно и неизбежно, и молчание тяготит и смущает его еще больше, пока, наконец, рюкзак с глухим стуком не падает на пол квартиры, а Меркуцио не поднимает взгляд. Тибальт с какой-то удивленной радостью видит в глубине его ярких глаз смешинки.
- Кофе? – предлагает он хриплым голосом, кашляет и предлагает снова, - сварить тебе кофе?
- Черный, эспрессо, без сахара, - диктует Меркуцио, улыбается уже по-настоящему и тихо, как-то трогательно даже добавляет, - если тебя это не затруднит.
Тибальта не затруднит. Его сейчас ничто не затруднит, ему просто хочется, чтобы этот странный человек с фенечками на руках побыл рядом еще какое-то время, потому что его присутствие успокаивает, и кажется – пока что лишь кажется, но и это немало, - что жестокий уроборос медленно разжимает зубы на своем хвосте.
Тибальт уходит на кухню искать джезву, Меркуцио без спроса сует нос в его комнату, и племянник Капулетти прекрасно знает, что он там найдет: аккуратно заправленную клетчатым пледом кровать, скандинавскую мифологию и книги Азимова на полке, пресловутую кружку со спайдерменом и стыдливо притаившиеся в углу стола комиксы. Стандартный набор, ничего лишнего, ничего личного. Все просто.
- Знаю, висел на ветру девять долгих ночей… - насмешливо цитирует Меркуцио, приходя на кухню, - люблю одноглазых.
- Кутузов? – ехидничает Тибальт, не отрываясь от джезвы.
- Пират Сильвер, - хмыкает Меркуцио.
- Он был одноногий.
- И одноглазый.
- Ты, скорее, попугай.
- Пиастры, пиастры?
- Вот именно.
Тибальт оборачивается, и они оба заливисто смеются, пока кофе не убегает, напоминая о своем существовании.
И уже разливая дымящийся напиток на по маленьким чашкам, Тибальт наблюдает за тем, как Меркуцио крутит разноцветную феньку на худом запястье.
Кажется, сейчас он нашел друга.
Даже больше, чем друга.
В конце концов, он согласен быть попугаем, если у него будет такой одноглазый Сильвер.
С единственным глазом цвета неба.
короткое и хреновое продолжениеКаждый раз, когда на улице идет дождь, Тибальту хочется вспомнить детство. Ему хочется, как в детстве, когда их на осенние каникулы увозили в предместья Вероны, босиком побегать под ледяными струями, прыгая в лужи и наслаждаясь каждой секундой своего существования, того самого, которое здесь и сейчас.
Тогда, в детстве, он мог не думать об учебе, о жизни, о даже не открытых еще учебниках по экономике и праву. Он не знал, что когда-нибудь будет учиться на юридическом факультете, не знал, что чертов Ромео, который вечно был лидером и не разрешал ребятам брать Тибальта в футбольную команду, тоже вырастет и вместо рогатки будет носить в кармане джинсов маленький, но увесистый пистолет, который он однажды показывал Бенволио во дворе университета. Увидев Тибальта, он сначала прицелился в него, а потом расхохотался и выпалил в воздух, и они с Бенволио куда-то умчались. Еще несколько секунд простояв на месте, Тибальт вдруг с ужасом понял - на какое-то мгновение он поверил в то, что Ромео действительно может его убить, вот так, со всеми своими вечными шуточками, пожиманием плеч и невинной улыбкой. Понял – и ему стало по-настоящему жутко. В тот же день Тибальт провел почти три часа в магазине холодного оружия и купил себе небольшой метательный нож, который теперь всегда носит при себе. Конечно, нож не пуля, но Тибальту нравилось думать, что он не совсем безоружен.
За окном идет дождь, а юноша торопливо пишет в ярко-красном блокноте конспект параграфа, листает учебник, отчеркивает отдельные места, а потом берет ноутбук, чтобы найти дополнительную информацию по интересующим его моментам. Учеба увлекает его, заставляя погружаться с головой в занятия, в разбор тем, в написание сочинений или эссе исключительно для личного пользования, в прочтение дополнительной литературы. Он уже привык жить в быстром ритме, когда на сон тратятся короткие часы, а все остальное время наполнено учебой, музыкой в наушниках, и…
И – да, Меркуцио.
Как ни странно, но этот кудрявый пират Сильвер так прижился в квартире Тибальта, что иногда тому кажется, что он жил там всегда, и что вовсе он не пират, а очень даже кот, черный, пушистый котяра, и порой племянник Капулетти тянется почесать его за ухом, приходя в себя только тогда, когда Меркуцио смеется и, перехватив его руку, касается губами внутренней стороны ладони. От этого жеста Тибальта бросает в дрожь.
Хотелось бы сказать, что он приходит ежедневно, в одно и то же время, но это не так. Он приходит, когда ему вздумается, и уходит так же внезапно, оставляет на кровати Тибальта компакт-диски и сигаретный пепел, но всегда моет за собой кружки из-под кофе и шикарно готовит, в то время, как сам Тибальт способен только разогреть пиццу. Меркуцио оставляет записки на разноцветных листочках, пришпиленных магнитами к холодильнику, рисует на них забавные рожицы, и в такие минуты Тибальту начинает казаться, что они уже почти семья, и его даже не пугает эта мысль, и вот тогда Меркуцио снова ускользает.
Иногда Тибальт видит его на улицах в компании Ромео и Бенволио, и тогда где-то под грудной клеткой зарождается жгучая ревность, которая того и поди, начнет сочиться из-под ногтей. Он на полном серьезе думает о том, что Ромео стоило бы умереть, начинает придумывать планы, выискивает в магазинах хороший пистолет, а потом Меркуцио приходит снова, кидает рюкзак на пол, и Тибальт мгновенно забывает и о Ромео, и об оружии, и о смерти. Он забывает вообще обо всем, когда приходит Меркуцио. И дело даже не в том, что это любовь, или какие-нибудь там глупые придуманные чувства, просто Меркуцио возвращает его к жизни, а если точнее, то просто дарит ему новую жизнь, показывает новые дороги и новые возможности, обещает быть проводником, и Тибальт доверчиво хватается за его теплую руку.
Он и сегодня приходит, как всегда внезапно, и, услышав в тишине квартиры звук ключа, поворачивающегося в замке, Тибальт мгновенно убирает ноутбук и напряженно прислушивается, сгруппировавшись, как перед прыжком. Он прислушивается к знакомым звукам так, будто он них зависит, по меньшей мере, его жизнь. Звук молнии – Меркуцио расстегивает куртку. Глухой, тяжелый звук – рюкзак падает на пол. Слышно, как Меркуцио присаживается на корточки, чтобы развязать шнурки на кедах, слышно, как он приглаживает волосы быстрым движением, слышно, как он почти бесшумно проходит в комнату и включает свет.
- Ты почему не спишь? Уже почти одиннадцать, а тебе к первой паре, - напоминает Меркуцио. Он, кажется, досконально знает расписание, и он единственный, кто следит за тем, чтобы Тибальт хоть немного высыпался.
- Я еще не закончил, - племянник Капулетти захлопывает блокнот и поднимается из-за стола, чтобы, обернувшись, улыбнуться Меркуцио. Тот стоит, и волосы его мокрые от дождя, тяжелые, и футболка почти вся промокла, сквозь нее можно увидеть, какой он худой и гибкий, словно гончая, и от этого сравнения Тибальта бросает в дрожь, он и сам не понимает, почему думает обо всем таком. Просто думается.
- Ничего, закончишь завтра, - жизнерадостно заявляет Меркуцио и включает музыкальный центр. Он всегда его включает, когда приходит домой, всегда очень тихо, на пределе слышимости, и Тибальт уже привык, что небольшую квартиру его постоянно наполняют какие-то звуки, какие-то голоса, музыкальные группы, которых он никогда не слышал, тексты песен, которых он никогда не написал бы, мысли, которых он никогда не подумал бы.
Наверное, потому, что в присутствие Меркуцио, он думает только о Меркуцио.
«Life's great, life's grand, future all planned…» поет неизвестный исполнитель, и, падая на диван, Тибальт думает, что начало этой песни точно про него.
Он падает на кровать, смотрит в потолок и думает о том, что все в последнее время слишком странно и непонятно. Он думает о том, что Меркуцио сейчас на кухне варит кофе, и безумно хочется подойти к нему сзади, уткнувшись носом в затылок и стоять так долго-долго, прислушиваясь к чужому дыханию. Он думает о том, что Джульетта снова в кого-то влюбилась и не хочет говорить в кого, хотя он, старший брат, имел бы право знать. Он думает о том, что Ромео с Бенволио в последнее время совсем зарвались, вечно сбегают с занятий и где-то шляются, а преподаватели их покрывают, и вроде бы это не его, Тибальта, дело, но все равно безумно обидно. Он думает о том, что завтра Меркуцио снова уйдет, и снова его не будет несколько дней, он просто кошак, гуляющий сам по себе, и даже если безумно хочется оставить его рядом, приходится мириться с его любовью к свободе.
Он думает, думает, думает, а неизвестный исполнитель где-то на грани сознания поет о любви, и тяжелая, теплая темнота наваливается со всех сторон.
Тибальт уже не слышит, как Меркуцио зовет его пить чай и ужинать.
Он уже не видит, как подойдя к кровати, Меркуцио мягко проводит пальцами по его щеке.
Но, тем не менее, он улыбается во сне.
продолжение. дневник Тибальта.
Последние три недели Тибальт постоянно носит с собой маленький зеленый блокнот, который прекрасно помещается во внутренний карман теплой куртки. Это нечто вроде личного дневника, настолько личного, что его не сможет прочитать никто и никогда, даже Меркуцио, хотя уж ему бы Тибальт рассказал все, что угодно. Но он тешит себя мыслью, что эта маленькая игрушка в зеленой обложке – тоже немного Меркуцио, хотя бы потому, что когда рука Капулетти выводит темной ручкой косые и ломкие слова на разлинованной бумаге, он ясно видит перед глазами смешливого мальчишку, который в свои двадцать один так и не превратился в мужчину, да никогда уже, наверное, не превратится. Меркуцио наливает чай, тихо смеется и очень внимательно слушает все эти откровения, записанные быстро, на обшарпанном подоконнике в перерыве между парами, в тишине университетской библиотеки, дома, уютно устроившись в ярко-красном старинном кресле стиля ампир, которое до этого стояло в семейном особняке, в спальне Тибальта, а потом он перевез его в свою квартиру, чтобы каждый раз, с ногами устраиваясь в этом громоздком сооружении, можно было снова почувствовать себя пятилетним ребенком.
Когда ему было пять лет, Тибальт впервые оказался в том огромном доме, где звук шагов эхом отлетает под сводчатый потолок, а в лабиринте коридоров можно запросто заблудиться.
«Теперь ты будешь жить здесь» сказали мальчику, а он все глотал быстрые злые слезы и боялся спросить, когда же за ним придет мама. И так было понятно, что никогда.
В этом кресле он спасался от ссор между тетей и дядей, от плача маленькой сестренки, от страха быть наказанным, от сломанных игрушек, от всего, что хоть чуть-чуть пугало его, было непривычным или неправильным. Так было в пять лет, так было сейчас, тринадцать лет спустя, когда вернувшись домой и торопливо поев, он забирался в кресло и открывал блокнот.
Меркуцио не появлялся вот уже полтора месяца, и единственным, что хоть чуть-чуть спасало от одиночества, была возможность писать эти короткие письма. То ли себе, то ли тому, кто не сможет их прочитать.
«Сегодня на улице ужасная погода, с утра шел ледяной дождь, а к вечеру лужи покрылись тонким хрустким льдом, который почти не скользит и легко ломается под ногами. Я скучаю по лету и солнцу, но еще более я скучаю по тебе, и я знаю – ты сейчас там, где лето и солнце круглый год. Возвращайся уже, а? Знаешь, я дошел до того, что подслушиваю разговоры Ромео и Бенволио, уж с ними ты точно общаешься, но они совсем не говорят о тебе, и мне становится безумно грустно и тоскливо. Я чувствую себя идиотом, я чувствую себя неправильно, это ужасно смешно, что я постоянно думаю о тебе, но даже на парах я думаю о тебе, и какое же счастье, что ты об этом никогда не узнаешь. Но когда же ты, наконец, приедешь?»
По утрам он торопливо убегает из дома, пьет горчащий кофе в маленькой кофейне на углу, и девушка-официантка привычно улыбается ему. На мгновение Тибальт задумывается о том, что у нее светлые, летящие волосы и длинные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, и он даже подумывает о том, чтобы оставить приглашение на свидание на белой салфетке, но… Но.
После кофе уже не так хочется спать, и Тибальт находит в себе силы дойти до университета и устраивается на каменной скамейке у входа. Северный ветер ничуть не смущает его, и замерзшими пальцами он вновь открывает блокнот.
«А сегодня я узнал, что ее зовут Клара, и на левой руке у нее разноцветная бисерная фенечка, и знаешь, я все не могу понять, сколько ей лет, иногда мне кажется, что ей всего двадцать, а иногда – что ей далеко за сорок, но это абсолютно неважно, потому что когда, по воскресеньям, я смотрю на нее сквозь дымку, поднимающуюся над чашкой с капуччино, я вижу небольшие белые крылья за ее спиной.
Сейчас мне как никогда надо, чтобы хоть у кого-то были небольшие белые крылья за спиной. У тебя их не было, зато у тебя были зеленые кеды, в которых ты будто летал, и, наверное, ты был этаким Гермесом, приносящим мне добрые вести. Просто теперь тебя ждут твои боги, да? Но ты вернешься? Я знаю, ты вернешься. Когда наступит весна, ты обязательно придешь».
Январь он ощущает лишь по календарю, ежедневно отрывая тонкие листочки и тут же выкидывая их в корзину для бумаг, даже не взглянув. День, другой, минус три на улице, лекции, сессия, ежедневные занятия четко с девяти утра до девяти вечера, в десять часов – вечерняя сигарета и спать, привычная смска Джульетте: «спокойной ночи, сестренка», смайлик в ответ, тишина в голове, тишина в душе, тишина в жизни.
Февраль наступает вместе с истерикой Джульетты и неловкими попытками ее успокоить. Тибальт гладит ее по голове, осторожно обнимает и позволяет заливать свою рубашку горькими слезами.
- Я люблю его, люблю, понимаешь? – всхлипывает девочка, шмыгает носом, но наотрез отказывается называть имя своего избранника, и брату приходится лишь гадать, кто умудрился разбить ей сердце. Кто-то из одноклассников? Внешкольных друзей? Случайный знакомый?
А кто умудрился разбить сердце ему самому?
«Сегодня я снова пил кофе, и там всем раздавали салфетки с пожеланиями, не знаю уж, с чего вдруг решили так сделать, да это и не важно. Важно, что она подошла ко мне и протянула эту салфетку, когда уже поставила чашку с кофе на столик, протянула и посмотрела мне в глаза так, будто понимает, ну, то есть вообще все понимает, и про тебя, и про меня, и про то, что я думаю… Не знаю, как описать. Протянула, я взял салфетку в руки, чтобы прочитать, и там было только три слова: «все будет хорошо». Глупое такое пожелание, тебе не кажется? Безумно банально, да, но дело опять же не в этом. Дело в том, что когда я поднял взгляд, ее уже около столика не было, и вообще нигде не было, она бы не успела так быстро на кухню уйти, я бы заметил. Я потом специально к бармену подошел, спросил, а он удивленно на меня посмотрел, и ты знаешь (ты уже знаешь, что я хочу сказать), никакой блондинки Клары у них не работало, ни сейчас, ни с момента основания кофейни, он-то здесь с первого дня работает и всех официантов до сих пор помнит.
И, знаешь, я уверен, что крылья мне не показались».
Меркуцио возвращается ночью на первое марта, бесшумно входит в квартиру, стягивает зеленые кеды и проходит в комнату. Тибальт спит уже, разметавшись на кровати, и маленький зеленый блокнот лежит в изголовье. Взяв его в руки, Меркуцио торопливо листает страницы, кивает понимающе и улыбается так, будто только что встретил старого друга. Нагнувшись, он целует Тибальта в кончик носа и уходит на кухню.
До утра в квартире витает запах кофе и слышно шелестение страниц.
@темы: другое кино, девочка-скандал, любовник королевы Маб, театр абсурда
