как же прекрасна радуга, но ты прекрасней её (с) Nino
Ребят, я это ВООБЩЕ НЕ ВЫЧИТЫВАЛ. Так что осторожно х)
для кэпа, тин и всех остальныхВ последнее время, все это напоминает какие-то ритуальные танцы с бубнами вокруг костра. Костром в данном ситуации выступает общество потребления, а раскрашенными в разнообразные цвета шаманами – все то поголовье режиссеров, сценаристов, интервьюеров и фотографов со Стивом Маккуином во главе, что решило вконец сделать из Майкла очередной индо-африканский бубен, а если говорить проще – нового кумира для молодежи и тысяч обеспеченных домохозяек по всей Америке и Европе.
Почему-то самого Майкла спросить забыли.
Не то чтобы он совсем был против подобного развития дел, но когда времени не хватает даже на то, чтобы выпить традиционную чашечку кофе (черный, тройной эспрессо, одна ложка сахара) в шесть часов утра за час до очередного интервью, это начинает напоминать какую-то сумасшедшую гонку, вроде как из «Тома и Джерри». Но играть роль надоедливой противной мыши Фассбендеру не особо хочется. Ему бы со всеми остальными ролями разобраться.
- Нет, - упрямо повторяет он, прижимая мобильный телефон к левому плечу и, прыгая на одной ноге, пытаясь натянуть джинсы, - Нет, Стив. Иди к черту. Сегодня я не могу.
- Ты хочешь меня разорить? – патетически вопрошает Маккуин. Что в нем любит Майкл, так это огромное количество ехидного пафоса и театрализованности на один квадратный сантиметр. И это же в нем ненавидит, - ты хочешь, чтобы мои дети остались нищими? Чтобы моя жена рыдала в подушку? Ты этого хочешь, изверг?
- Стив, ты это говоришь каждые три дня, - терпеливо напоминает Майкл, - каждый раз, когда я отказываюсь ехать с тобой на очередное мероприятие, на которое ты меня в очередной раз очередным журналистам обещал привезти, а я в очередной раз отказался, потому что у меня, черт возьми, нет времени!
- Я не виноват, что ты такой ненадежный, - кокетливо возмущается Маккуин, и по голосу слышно нихрена он уже не беспокоится.
- Вот и молодец, - невпопад отвечает Майкл, - Стив, душа моя, ну давай не сейчас. Давай завтра. Или на выходных.
- Понятно, - ржет Стив, - я тебя теперь увижу только на премьере. И чует мое мудрое сердце, это будет премьера даже не «Двенадцати лет». А как минимум вашего «Второго класса». И ты там будешь в обнимку с Макэвоем улыбаться во все свои шестьдесят четыре зуба.
- Почему шестьдесят четыре? – рассеянно отвечает Фассбендер, хотя думает уже о другом.
- Потому что у нормальных людей их тридцать два. А у тебя четыре ряда, вместо двух.
Стив говорит что-то еще, ехидно и насмешливо, как всегда, но Майклу действительно абсолютно не до него.
«Блядь, - думает Майкл, - Джеймс. Сегодня. Одиннадцать утра. Кафе. Фисташковое мороженое, кофе и прочие атрибуты встречи двух старых друзей. Я же обещал».
На одиннадцать утра у него уже назначено очередное интервью, на двенадцать часов десять минут – встреча с очередным режиссером, который хочет видеть Майкла в своем фильме, на час с мелочью – фотосессия для журнала. Что расписано на день дальше, Фассбендер уже не помнит, но определенно уверен, что Джеймс в расписание на сегодня не входит. И на завтра тоже не входит. И вообще не входит в жизнь Майкла, с тех самых пор, как они пожали друг другу руки в последний день съемок. Пожали и расстались, хотя, конечно, встречались еще на премьере, улыбались, обнимались даже, но тогда между ними, как стеклянная стена, стояло понимание, что все закончилось. Что все эти совместные встречи, интервью и объятия – не более, чем предсмертные судороги, приносящие боли и усталости больше, чем сама смерть.
Наверное, нужно было тогда все и закончить.
Эта мысль преследует Майкла весь день, да что там, в сущности, она преследует его весь последний год, все то время, что они с Джеймсом толком не виделись, все то долгое, чересчур затянувшееся время, которое он пытался выбросить чертова шотландца из головы, записной книжки, памяти телефона, своих шкафов, ящиков, головы и сердца. Общие фотографии, идиотские выражения лиц, записки на холодильник вкупе с короткими sms-ками, тот дурацкий плюшевый медведь, которого Джеймс подарил ему после ссоры, его визитки, носки в шкафу, запах его парфюма на вещах Майкла, идиотская разноцветная зубная щетка. Да и не в вещах дело, сам Джеймс, со всеми его улыбками, растрепанными волосами, веснушками на лопатках, невысокий, смешной, нелепый и до безобразия яркий и шумный абсолютно не вписывался в продуманную немецкую жизнь Майкла. Ворвался в нее ураганом, перевернул все верх дном, до безумия, до бешенства неправильный и до дикой, всепоглощающей нежности необходимый. Майкл так привык к его существованию в своей жизни, что, наверное, даже вздохнул с облегчением, когда съемки, наконец, закончились, и стало понятно, что вместе с ними закончился и тот период в жизни, когда Джеймс наполнял жизнь Майкла каким-то неведомым, не всегда понятным, но безусловно истинным смыслом. И можно было уже не бояться, что когда-нибудь все прекратится не по вине обстоятельств, а по желанию самого Макэвоя.
Где-то в перерыве между журналистом и режиссером Майкл успевает написать короткую смс с извинениями, но ответа так и не получает. Вполне возможно, что у Джеймса опять нет денег на телефоне, он вечно забывает их себе положить, а еще никогда не отвечает на телефонные звонки, всегда перезванивает через полчаса и долго, пространно извиняется, придумывая неведомые причины прямо на ходу и даже не пытаясь это скрывать. Думая об этом, Фассбендер беседует о теме фильма, лениво листает сценарий, кивает и ошарашено осознает, что, если задуматься, все то, что он так хорошо знает о Джеймсе, положено было бы знать только близким родственникам, или там жене. Но никак не партнеру по фильму.
От этой мысли сердце на мгновение замирает, а потом начинает биться с удвоенной скоростью.
«Фу, – думает Фассбендер, - я как юная влюбленная девочка. Хоть фильм снимай. Надо предложить Стиву идею».
Он приезжает домой только где-то в районе полуночи. Еще в лифте стягивает куртку, снимает темные очки, подумывает о том, чтобы расстегнуть рубашку, но, шагнув из хромированных застенок лифта в темноту лестничной площадки, на мгновение замирает, когда у своей двери видит такую знакомую рыжую макушку.
Джеймс сидит на полу, прямо на холодном и грязном кафеле, уронив голову на колени, и, кажется, почти спит. Когда лифт за спиной Фассбендера тихо уезжает куда-то вниз, он все-таки поднимает голову и несколько мучительно долгих секунд смотрит на Майкла в упор.
- Я тебе смс написал, - со вздохом напоминает Фассбендер, - кофе будешь.
Кофе Джеймс не хочет. Чего он хочет, Майкл понимает сразу же, когда, захлопнув дверь в квартиру, Макэвой вжимает его в ближайшую стену (неудобная вешалка упирается в затылок, но какое это имеет значение?) и настойчиво, даже несколько больно целует.
- Макэвой, ты… ой! – нежно говорит Майкл, - ты монстр. Отпусти меня, чудовище.
- Я тебя там два часа ждал, - шепотом сообщает Джеймс, - в кафе. Все надеялся, ты придешь. И три часа у двери. Замерз, между прочим, как собака. Где ты шлялся?
Майкл не отвечает. Сил уже нет отвечать. Он жадно, увлеченно вдыхает запах рыжих волос, запах пыли, шампуня, одеколона, табачного дыма, вдыхает и проваливается куда-то в пустоту, цепляется за Джеймса так, что тот ошарашено матерится сквозь зубы. А потом целует – жестко, отчаянно, жалобно.
Джеймс кусает его за нижнюю губу, забирается ладонями под рубашку, и Майкл вздрагивает, совершенно позабыв, какие у него руки – горячие, уверенные, сухие. Он собственнически исследует, вспоминает, и глаза у него напряженные и бешеные, а потом внезапно кусает Майкла за ключицу и нервно смеется.
- Пошли уже, - говорит Джеймс, - ты мне многое задолжал.
Майкл даже не спорит.
В комнату они вваливаются, как подростки, впервые дорвавшиеся друг до друга, неловко и торопливо раздеваются, Джеймс расстегивает на Майкле джинсы, коротко целует в губы и бухается на колени, утыкается носом в пах, стягивает джинсы с бедер и смеется.
- Как же я соскучился, - со вздохом сообщает он, - как же я по тебе соскучился, Майкл, скотина.
Майклу стоит, наверное, ответить что-нибудь ехидное и меткое, поставить шотландского выскочку на место, но Джеймс оглаживает бедра, целует под коленом, и Фассбендеру хочется выть, хочется больше, больше, больше… И еще немного. Он тихо и сдавленно выдыхает, когда Джеймс тянет вниз нижнее белье, когда он быстро, почти мимоходом касается губами багровой головки, и думает (господи, как у него еще мысли в голове остались), что, на самом-то деле, этот маленький, неуклюжий рыжий черт просто создан для того, чтобы отсасывать и подставлять кому-нибудь свою веснушчатую задницу. Но вся проблема в том, что пока он рядом, он как-то мгновенно захватывает власть, все внимание, вроде бы ничего такого не делает, но ему хочется подчиняться, ему хочется отдаваться, и Майкл хрипло стонет, когда, обнимая губами его член, Джеймс собственнически кладет ладони на его ягодицы.
Это какое-то сумасшествие, думает Майкл. Какое-то блядское безумие.
Но с Джеймсом все всегда становится безумием, театральным представлением, фарсом, черт знает, чем еще. Ужасно смешным, нелепым, но когда все заканчивается, вдруг понимаешь, что тебя опустошили полностью, вычистили дочиста, выскребли до последнего всю твою личность, написали заново и оставили жадно вдыхать воздух в легкие, валяясь вытащенной на берег рыбой, осоловело хлопая невидящими глазами.
Они падают на кровать вместе, Джеймс смеется куда-то в солнечное сплетение Майкла и нетерпеливо пихает его ладонью.
- Ну, давай уже. Еще немного, и я кончу на твои чистые простыни, - скороговоркой говорит он, и Фассбендер думает, что ему действительно не терпится, раз все в Джеймсе, включая слова, несется с какой-то бешеной скоростью. Он послушно переворачивается на живот, утыкается носом в подушку и со свистом вдыхает сквозь стиснутые зубы, когда Макэвой оглаживает, мнет ягодицы, осторожно кусает, посмеивается и коленом разводит ноги.
- У тебя есть что-нибудь? – почему-то шепотом уточняет он, - крем? Ну, я не знаю…
- Я тут, по-твоему, ежедневно с мужиками ебусь? – нервно огрызается Майкл, - посмотри в ванной.
- Я быстро, - выдыхает Джеймс, непривычно мягко целует в затылок и спрыгивает с кровати. Майкл не двигается, послушно, немного напряженно ждет и не понимает, как он докатился до жизни такой. Почему он, успешный актер, вечный трудоголик и секс-символ Соединенных Штатов позволяет какому-то вечному мальчишке делать с собой все, что угодно, лепить из себя, как из пластилина, переламывать себя, разбирать и собирать заново, играться с собой.
- Я аккуратно, - шепчет Джеймс на ухо и кусает за мочку, - нет, правда. Я осторожно.
- Ну, твою мать, - просит Майкл, - давай уже. Ты меня уже полчаса мучаешь.
- И ничего не полчаса, - возмущается Макэвой и нервно ржет, - черт, ну я уже не помню, как это делается.
- Иди ты, - возмущается Фассбендер.
- Куда?
- Сюда.
Джеймс наваливается на него всем своим не особо большим весом, утыкается носом в затылок, тихо матерится и, наконец, входит, медленно, действительно осторожно, только Майклу от его осторожности выть хочется, никаких сил уже терпеть, серьезно, умереть можно. По спине щекотно ползет капелька пота, Джеймс слизывает ее языком, и Майкл рвано выдыхает.
- Шевелись там уже, - ворчит он, - ну сколько можно?
- Ага, - невпопад отвечает Джеймс и вдруг спрашивает, - а сколько баб у тебя было за это время?
- Много! – рявкает Майкл, - блядь, Макэвой, ну заткнись ты, наконец.
Джеймс затыкается.
Это не похоже на секс. Майкл Фассбендер никогда не считал себя геем, или там бисексуалом. Он предпочитал женщин, желательно красивых женщин, покупал им вино, приводил их к себе домой и трахал их на этой самой кровати. И это был секс. Хороший или плохой, в зависимости от случая, но секс.
То, что было с Джеймсом, сексом было назвать нельзя. Это было на порядок чище, искреннее, ярче и чувственнее, чем все то, что Майкл привык получать от жадных до удовольствий мулаток.
Даже слишком. Слишком много, слишком сладко, слишком жарко. Джеймс что-то неразборчиво шепчет на ухо, хихикает и двигается быстро и рвано, ему сейчас не до нежностей, да Майклу и не надо, чтобы с ним возились, ему сносит крышу от этого чертова ощущения его внутри себя, просто сносит крышу от Джеймса, его уверенных рук, собственнических поцелуев, от его шепота, да от всего Джеймса, целиком и полностью.
- Майкл, - жалобно шепчет Макэвой на ухо, - Майкл, Майкл, Майкл… Ма-а-айкл…
Майкла всегда удивляла способность Джеймса быть таким отчаянно зависимым и властным одновременно. Но думать об этом он уже не может. Просто утыкается мокрым лбом в подушку, хрипло стонет, нетерпеливо, до боли трется членом о простыни.
Когда он кончает, жмурясь так, что перед глазами плавают разноцветные круги, Джеймс выдыхает куда-то в его плечо и, кажется, улыбается.
- Вообще-то, - заговорщически сообщает он, - я приходил поговорить о фильме. Но, кажется, вышло даже лучше.
для кэпа, тин и всех остальныхВ последнее время, все это напоминает какие-то ритуальные танцы с бубнами вокруг костра. Костром в данном ситуации выступает общество потребления, а раскрашенными в разнообразные цвета шаманами – все то поголовье режиссеров, сценаристов, интервьюеров и фотографов со Стивом Маккуином во главе, что решило вконец сделать из Майкла очередной индо-африканский бубен, а если говорить проще – нового кумира для молодежи и тысяч обеспеченных домохозяек по всей Америке и Европе.
Почему-то самого Майкла спросить забыли.
Не то чтобы он совсем был против подобного развития дел, но когда времени не хватает даже на то, чтобы выпить традиционную чашечку кофе (черный, тройной эспрессо, одна ложка сахара) в шесть часов утра за час до очередного интервью, это начинает напоминать какую-то сумасшедшую гонку, вроде как из «Тома и Джерри». Но играть роль надоедливой противной мыши Фассбендеру не особо хочется. Ему бы со всеми остальными ролями разобраться.
- Нет, - упрямо повторяет он, прижимая мобильный телефон к левому плечу и, прыгая на одной ноге, пытаясь натянуть джинсы, - Нет, Стив. Иди к черту. Сегодня я не могу.
- Ты хочешь меня разорить? – патетически вопрошает Маккуин. Что в нем любит Майкл, так это огромное количество ехидного пафоса и театрализованности на один квадратный сантиметр. И это же в нем ненавидит, - ты хочешь, чтобы мои дети остались нищими? Чтобы моя жена рыдала в подушку? Ты этого хочешь, изверг?
- Стив, ты это говоришь каждые три дня, - терпеливо напоминает Майкл, - каждый раз, когда я отказываюсь ехать с тобой на очередное мероприятие, на которое ты меня в очередной раз очередным журналистам обещал привезти, а я в очередной раз отказался, потому что у меня, черт возьми, нет времени!
- Я не виноват, что ты такой ненадежный, - кокетливо возмущается Маккуин, и по голосу слышно нихрена он уже не беспокоится.
- Вот и молодец, - невпопад отвечает Майкл, - Стив, душа моя, ну давай не сейчас. Давай завтра. Или на выходных.
- Понятно, - ржет Стив, - я тебя теперь увижу только на премьере. И чует мое мудрое сердце, это будет премьера даже не «Двенадцати лет». А как минимум вашего «Второго класса». И ты там будешь в обнимку с Макэвоем улыбаться во все свои шестьдесят четыре зуба.
- Почему шестьдесят четыре? – рассеянно отвечает Фассбендер, хотя думает уже о другом.
- Потому что у нормальных людей их тридцать два. А у тебя четыре ряда, вместо двух.
Стив говорит что-то еще, ехидно и насмешливо, как всегда, но Майклу действительно абсолютно не до него.
«Блядь, - думает Майкл, - Джеймс. Сегодня. Одиннадцать утра. Кафе. Фисташковое мороженое, кофе и прочие атрибуты встречи двух старых друзей. Я же обещал».
На одиннадцать утра у него уже назначено очередное интервью, на двенадцать часов десять минут – встреча с очередным режиссером, который хочет видеть Майкла в своем фильме, на час с мелочью – фотосессия для журнала. Что расписано на день дальше, Фассбендер уже не помнит, но определенно уверен, что Джеймс в расписание на сегодня не входит. И на завтра тоже не входит. И вообще не входит в жизнь Майкла, с тех самых пор, как они пожали друг другу руки в последний день съемок. Пожали и расстались, хотя, конечно, встречались еще на премьере, улыбались, обнимались даже, но тогда между ними, как стеклянная стена, стояло понимание, что все закончилось. Что все эти совместные встречи, интервью и объятия – не более, чем предсмертные судороги, приносящие боли и усталости больше, чем сама смерть.
Наверное, нужно было тогда все и закончить.
Эта мысль преследует Майкла весь день, да что там, в сущности, она преследует его весь последний год, все то время, что они с Джеймсом толком не виделись, все то долгое, чересчур затянувшееся время, которое он пытался выбросить чертова шотландца из головы, записной книжки, памяти телефона, своих шкафов, ящиков, головы и сердца. Общие фотографии, идиотские выражения лиц, записки на холодильник вкупе с короткими sms-ками, тот дурацкий плюшевый медведь, которого Джеймс подарил ему после ссоры, его визитки, носки в шкафу, запах его парфюма на вещах Майкла, идиотская разноцветная зубная щетка. Да и не в вещах дело, сам Джеймс, со всеми его улыбками, растрепанными волосами, веснушками на лопатках, невысокий, смешной, нелепый и до безобразия яркий и шумный абсолютно не вписывался в продуманную немецкую жизнь Майкла. Ворвался в нее ураганом, перевернул все верх дном, до безумия, до бешенства неправильный и до дикой, всепоглощающей нежности необходимый. Майкл так привык к его существованию в своей жизни, что, наверное, даже вздохнул с облегчением, когда съемки, наконец, закончились, и стало понятно, что вместе с ними закончился и тот период в жизни, когда Джеймс наполнял жизнь Майкла каким-то неведомым, не всегда понятным, но безусловно истинным смыслом. И можно было уже не бояться, что когда-нибудь все прекратится не по вине обстоятельств, а по желанию самого Макэвоя.
Где-то в перерыве между журналистом и режиссером Майкл успевает написать короткую смс с извинениями, но ответа так и не получает. Вполне возможно, что у Джеймса опять нет денег на телефоне, он вечно забывает их себе положить, а еще никогда не отвечает на телефонные звонки, всегда перезванивает через полчаса и долго, пространно извиняется, придумывая неведомые причины прямо на ходу и даже не пытаясь это скрывать. Думая об этом, Фассбендер беседует о теме фильма, лениво листает сценарий, кивает и ошарашено осознает, что, если задуматься, все то, что он так хорошо знает о Джеймсе, положено было бы знать только близким родственникам, или там жене. Но никак не партнеру по фильму.
От этой мысли сердце на мгновение замирает, а потом начинает биться с удвоенной скоростью.
«Фу, – думает Фассбендер, - я как юная влюбленная девочка. Хоть фильм снимай. Надо предложить Стиву идею».
Он приезжает домой только где-то в районе полуночи. Еще в лифте стягивает куртку, снимает темные очки, подумывает о том, чтобы расстегнуть рубашку, но, шагнув из хромированных застенок лифта в темноту лестничной площадки, на мгновение замирает, когда у своей двери видит такую знакомую рыжую макушку.
Джеймс сидит на полу, прямо на холодном и грязном кафеле, уронив голову на колени, и, кажется, почти спит. Когда лифт за спиной Фассбендера тихо уезжает куда-то вниз, он все-таки поднимает голову и несколько мучительно долгих секунд смотрит на Майкла в упор.
- Я тебе смс написал, - со вздохом напоминает Фассбендер, - кофе будешь.
Кофе Джеймс не хочет. Чего он хочет, Майкл понимает сразу же, когда, захлопнув дверь в квартиру, Макэвой вжимает его в ближайшую стену (неудобная вешалка упирается в затылок, но какое это имеет значение?) и настойчиво, даже несколько больно целует.
- Макэвой, ты… ой! – нежно говорит Майкл, - ты монстр. Отпусти меня, чудовище.
- Я тебя там два часа ждал, - шепотом сообщает Джеймс, - в кафе. Все надеялся, ты придешь. И три часа у двери. Замерз, между прочим, как собака. Где ты шлялся?
Майкл не отвечает. Сил уже нет отвечать. Он жадно, увлеченно вдыхает запах рыжих волос, запах пыли, шампуня, одеколона, табачного дыма, вдыхает и проваливается куда-то в пустоту, цепляется за Джеймса так, что тот ошарашено матерится сквозь зубы. А потом целует – жестко, отчаянно, жалобно.
Джеймс кусает его за нижнюю губу, забирается ладонями под рубашку, и Майкл вздрагивает, совершенно позабыв, какие у него руки – горячие, уверенные, сухие. Он собственнически исследует, вспоминает, и глаза у него напряженные и бешеные, а потом внезапно кусает Майкла за ключицу и нервно смеется.
- Пошли уже, - говорит Джеймс, - ты мне многое задолжал.
Майкл даже не спорит.
В комнату они вваливаются, как подростки, впервые дорвавшиеся друг до друга, неловко и торопливо раздеваются, Джеймс расстегивает на Майкле джинсы, коротко целует в губы и бухается на колени, утыкается носом в пах, стягивает джинсы с бедер и смеется.
- Как же я соскучился, - со вздохом сообщает он, - как же я по тебе соскучился, Майкл, скотина.
Майклу стоит, наверное, ответить что-нибудь ехидное и меткое, поставить шотландского выскочку на место, но Джеймс оглаживает бедра, целует под коленом, и Фассбендеру хочется выть, хочется больше, больше, больше… И еще немного. Он тихо и сдавленно выдыхает, когда Джеймс тянет вниз нижнее белье, когда он быстро, почти мимоходом касается губами багровой головки, и думает (господи, как у него еще мысли в голове остались), что, на самом-то деле, этот маленький, неуклюжий рыжий черт просто создан для того, чтобы отсасывать и подставлять кому-нибудь свою веснушчатую задницу. Но вся проблема в том, что пока он рядом, он как-то мгновенно захватывает власть, все внимание, вроде бы ничего такого не делает, но ему хочется подчиняться, ему хочется отдаваться, и Майкл хрипло стонет, когда, обнимая губами его член, Джеймс собственнически кладет ладони на его ягодицы.
Это какое-то сумасшествие, думает Майкл. Какое-то блядское безумие.
Но с Джеймсом все всегда становится безумием, театральным представлением, фарсом, черт знает, чем еще. Ужасно смешным, нелепым, но когда все заканчивается, вдруг понимаешь, что тебя опустошили полностью, вычистили дочиста, выскребли до последнего всю твою личность, написали заново и оставили жадно вдыхать воздух в легкие, валяясь вытащенной на берег рыбой, осоловело хлопая невидящими глазами.
Они падают на кровать вместе, Джеймс смеется куда-то в солнечное сплетение Майкла и нетерпеливо пихает его ладонью.
- Ну, давай уже. Еще немного, и я кончу на твои чистые простыни, - скороговоркой говорит он, и Фассбендер думает, что ему действительно не терпится, раз все в Джеймсе, включая слова, несется с какой-то бешеной скоростью. Он послушно переворачивается на живот, утыкается носом в подушку и со свистом вдыхает сквозь стиснутые зубы, когда Макэвой оглаживает, мнет ягодицы, осторожно кусает, посмеивается и коленом разводит ноги.
- У тебя есть что-нибудь? – почему-то шепотом уточняет он, - крем? Ну, я не знаю…
- Я тут, по-твоему, ежедневно с мужиками ебусь? – нервно огрызается Майкл, - посмотри в ванной.
- Я быстро, - выдыхает Джеймс, непривычно мягко целует в затылок и спрыгивает с кровати. Майкл не двигается, послушно, немного напряженно ждет и не понимает, как он докатился до жизни такой. Почему он, успешный актер, вечный трудоголик и секс-символ Соединенных Штатов позволяет какому-то вечному мальчишке делать с собой все, что угодно, лепить из себя, как из пластилина, переламывать себя, разбирать и собирать заново, играться с собой.
- Я аккуратно, - шепчет Джеймс на ухо и кусает за мочку, - нет, правда. Я осторожно.
- Ну, твою мать, - просит Майкл, - давай уже. Ты меня уже полчаса мучаешь.
- И ничего не полчаса, - возмущается Макэвой и нервно ржет, - черт, ну я уже не помню, как это делается.
- Иди ты, - возмущается Фассбендер.
- Куда?
- Сюда.
Джеймс наваливается на него всем своим не особо большим весом, утыкается носом в затылок, тихо матерится и, наконец, входит, медленно, действительно осторожно, только Майклу от его осторожности выть хочется, никаких сил уже терпеть, серьезно, умереть можно. По спине щекотно ползет капелька пота, Джеймс слизывает ее языком, и Майкл рвано выдыхает.
- Шевелись там уже, - ворчит он, - ну сколько можно?
- Ага, - невпопад отвечает Джеймс и вдруг спрашивает, - а сколько баб у тебя было за это время?
- Много! – рявкает Майкл, - блядь, Макэвой, ну заткнись ты, наконец.
Джеймс затыкается.
Это не похоже на секс. Майкл Фассбендер никогда не считал себя геем, или там бисексуалом. Он предпочитал женщин, желательно красивых женщин, покупал им вино, приводил их к себе домой и трахал их на этой самой кровати. И это был секс. Хороший или плохой, в зависимости от случая, но секс.
То, что было с Джеймсом, сексом было назвать нельзя. Это было на порядок чище, искреннее, ярче и чувственнее, чем все то, что Майкл привык получать от жадных до удовольствий мулаток.
Даже слишком. Слишком много, слишком сладко, слишком жарко. Джеймс что-то неразборчиво шепчет на ухо, хихикает и двигается быстро и рвано, ему сейчас не до нежностей, да Майклу и не надо, чтобы с ним возились, ему сносит крышу от этого чертова ощущения его внутри себя, просто сносит крышу от Джеймса, его уверенных рук, собственнических поцелуев, от его шепота, да от всего Джеймса, целиком и полностью.
- Майкл, - жалобно шепчет Макэвой на ухо, - Майкл, Майкл, Майкл… Ма-а-айкл…
Майкла всегда удивляла способность Джеймса быть таким отчаянно зависимым и властным одновременно. Но думать об этом он уже не может. Просто утыкается мокрым лбом в подушку, хрипло стонет, нетерпеливо, до боли трется членом о простыни.
Когда он кончает, жмурясь так, что перед глазами плавают разноцветные круги, Джеймс выдыхает куда-то в его плечо и, кажется, улыбается.
- Вообще-то, - заговорщически сообщает он, - я приходил поговорить о фильме. Но, кажется, вышло даже лучше.
@темы: другое кино, seX-men
-
-
26.07.2012 в 21:40Да! Ваш Макэвой сможет завоевать и Вселенную, если не забудет, зачем она ему нужна!
Разноцветная зубная щетка почему-то умилила до безумия-
-
26.07.2012 в 21:44ему хватает завоевания Вселенной Майкла х)
признаюсь по секрету, она у меня самого разноцветная xDDD-
-
26.07.2012 в 21:59-
-
26.07.2012 в 22:02амрр, спасибо, очень приятно это слышать)
-
-
26.07.2012 в 22:04-
-
26.07.2012 в 22:13В ОБЩЕМ, СПАСИБО, Я ВАС ЛЮБЛЮ, ЭТО БЫЛО ПРЕКРАСНО
-
-
26.07.2012 в 22:14нуу, ежели клиенты довольны... xDDD
-
-
26.07.2012 в 22:14скажу по секрету, я не умею писать нцу xD я ее писал всего два... ну, три раза в своей жизни)
не считая четырех лет порно-отыгрышей-
-
26.07.2012 в 22:19пекрасно!
-
-
26.07.2012 в 22:20ах, спасибо, вы меня захвалите х))
-
-
26.07.2012 в 22:32хорошшшо-то как)) спасибо!)
-
-
26.07.2012 в 22:33было бы за что х)
я сам был довольный, как слон, пока писал х)
-
-
26.07.2012 в 22:39НЕ ВРИ, ВСЕ ТЫ УМЕЕШЬ! ОХУЕННО ЖЕ!
ПРАЗДНИК СЕГОДНЯ ЧТО ЛИ? И НЕ ВТОРНИК ВЕДЬ
-
-
26.07.2012 в 22:41У НАС ТЕПЕРЬ ВЕЧНЫЙ ВТОРНИК о_О
-
-
26.07.2012 в 22:46-
-
26.07.2012 в 22:48все правильно сказал
-
-
26.07.2012 в 22:52КАЖДЫЙ ДЕНЬ=ВТОРНИК
-
-
26.07.2012 в 22:56Я НЕ ГОТОВ ПИСАТЬ ФИКИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ!
-
-
26.07.2012 в 22:59ПРИВЫКАЙ. У НАС СУРОВЫЙ ФАНДОМ. ИЛИ ФЭНДОМ. В ОБЩЕМ, СУРОВЫЙ.
-
-
26.07.2012 в 23:02ЕСТЬ, СЭР!
-
-
26.07.2012 в 23:03А ВОЗРАЖЕНИЙ Я И СЛЫШАТЬ НЕ ЖЕЛАЮ.
-
-
26.07.2012 в 23:04БОЖЕ, КУДА Я ПОПАЛ, Я ЖЕ МАЛЕНЬКИЙ И НЕВИННЫЙ, НЕ ЕШЬТЕ МЕНЯ, ГОСПОДА АБОРИГЕНЫ ФЭНДОМА, Я ВСЕ ДЛЯ ВАС СДЕЛАЮ
-
-
26.07.2012 в 23:08Я НЕ АБОРИГЕН, Я ВООБЩЕ ФИАЛКА.
Я ВСЕ ДЛЯ ВАС СДЕЛАЮ
А ВОТ ЭТО ТЫ ЗРЯ, ДОРОГОЙ.
-
-
26.07.2012 в 23:09ТЫ ФИАЛКА-АБОРИГЕН.
А ВОТ ЭТО ТЫ ЗРЯ, ДОРОГОЙ.
ПОЧЕМУ-У?
-
-
26.07.2012 в 23:09-
-
26.07.2012 в 23:10у фандома длинные не только руки, я полагаю
-
-
26.07.2012 в 23:12-
-
26.07.2012 в 23:13Hillary Sammis, и это тоже!
-
-
26.07.2012 в 23:13Фиалка-абориген... как-то не звучит. XD
ПОЧЕМУ-У?
КАЖДЫЙ ДЕНЬ ТЕПЕРЬ ФИКИ БУДЕШЬ ПИСАТЬ.
-
-
26.07.2012 в 23:14просто огромными, ты что х)))
КАЖДЫЙ ДЕНЬ ТЕПЕРЬ ФИКИ БУДЕШЬ ПИСАТЬ
а если идей не будет? xDDDD